Опасная встреча

Эмили едва могла дышать. Едва могла соображать, но ее поразили выводы, к которым он пришел из-за ее отказа.

— О, — выдохнула она, обдав его палец своим дыханием и видя, как при этом медленно темнеют его глаза. — Я не имела в виду…

— Я испортил твое платье. Из-за меня ты упала и поранила руку. Я хочу сгладить свою вину. Сделай приятно мне, прими этот подарок. — Его глаза озорно блеснули, когда он чуть веселым голосом добавил: — Назад я его не приму. Особенно потому, что это платье не подходит по размеру ни мне, ни тем более Нику, да, малыш?

Искушение оставить себе на память нечто от Габриеля пересилило все. Эмили вдруг подумала, что если бы у нее хватило смелости, она бы поцеловала его за его слова, за его поступок, за его подарок. Ни один человек на свете не мог бы сравниться с ним в великодушии, доброте и нежности. У нее так больно сжалось сердце, что она была готова разрыдаться. Она не понимала, что происходит с ее сердцем. Этот орган буквально разрывался на части в груди. По Габриелю. Из-за Габриеля.

— Спасибо, — хрипло молвила она, глядя в глаза человека, который начинал овладевать ее душой.

— Не за что…

* * *

После остановки на ланч Ник сладко заснул на коленях Габриеля, который сидел на своем месте в экипаже и задумчиво смотрел на Эмили, которая снова читала Геродота. Его не отпускали вчерашние видения. Мерцающая влажная кожа. Намокшие темно-рыжие пряди, прилипшие к прекрасному лицу. Белоснежная пена вокруг стройной ножки.

Безудержное желание, которое никогда не покидало его, переросло в нечто другое. Оно стало другим. Не примитивным или сиюминутным. В нем было бездна нежности и стремление подарить ей то, что не подарит ей никто другой. Он знал, что она больше никого не подпустит к себе так близко, как его. И это не могло не радовать его, но…

Как сильно обижали ее родные, если она не решалась читать красивые романы, чтобы хоть немного забыться. Чтобы хоть немного помечтать. У нее отняли даже возможность мечтать. У нее отняли способность принимать подарки и доверять людям. Какие же у нее были грустные глаза, когда он уговаривал принять его подарок! Боже, он готов был стереть в порошок ее отца и свернуть шею бессердечной матери, которая не смогла дать Эмили ни капли своей материнской любви. Кого и стоило сжигать на костре инквизиции, так это всю ее семейку!

И того мерзавца… Габби сжал челюсти, ощущая непереносимое желание убивать. Того негодяя он бы оставил себе. Он бы избил его до полусмерти. Потом вздернул бы на дыбу, утопил, а потом бы скормил собакам, разрубив его плоть! Как можно было сотворить с ней такое! Как можно было причинить ей такую боль! Его терзало то, что даже не смотря на всё это, она доверилась ему, позволяла поцеловать себя. И поцеловала его в ответ.

Он вдруг ощутил непереносимую щемящую нежность, которая сжала как в тисках все его внутренности. Он должен был помочь ей забыть всё плохое. Должен был подарить ей нечто хорошее. И должен был снова напомнить, какие у нее невероятно красивые волосы.

— Ты знаешь, что Аристотель был рыжеволосым?

Его вопрос прозвучал так неожиданно, что она чуть не уронила свою книгу. Крепко держа ее, она удивленно посмотрела на него.

— Что?

— Я говорю про Аристотеля, ученика Платона и учителя Македонского, который…

— Я знаю, кто такой Аристотель. — В ее голосе был слышен неприкрытый вызов относительно того, что кто-то вздумал засомневаться в ее умственных способностях. И это безумно нравилось Габриелю. — Я только не понимаю, какое отношение он имеет ко мне.

— А такое, что он был рыжеволосым, почти как ты, но сомневаюсь, чтобы его волосы переливались всеми оттенками от светло-золотистого, до темно-красного, когда на них падают солнечные лучи.

Он заметил, как она напряглась, опустила книгу и закрыла ее. А потом положила к себе на колени и внимательно взглянула ему в глаза, заподозрив его в чем-то нехорошем.

— Я никогда не думала об этом.

Лгунишка, конечно думала. Габби был уверен в этом. Но он хотел, чтобы она думала об этом совершенно иначе, не так, как ее приучали. Она должна навсегда выбросить из головы мысли о том, что у нее неподобающего цвета волосы.

— И Нерон был рыжим, — сказал он, медленно выпрямляясь на сиденье, так, чтобы не потревожить спавшего малыша.

Эмили вся сжалась, почувствовав нежеланное вмешательство в свои мысли и чувства.

— Правитель Рима, который поджег свой собственный город, а затем обвинил во всем христиан и подверг их нечеловечески казням. Неужели, он вам хоть чем-то нравится?

Габби понял свою ошибку, едва она заговорила об этом. Он привел не лучший пример и готов был откусить себе язык. Желая направить тему разговора в нужное русло, он снова осторожно заговорил:

— Ты знала, что жена твоего любимого Эхнатона Нефертити была рыжей? — Он увидел, как она нахмурилась, с любопытством слушая его, и решил не медлить, дабы не упустить очень важный момент. — Я был весьма удивлен этим фактом, полагая, что она коренная египтянка и должна быть темнокожей и темноволосой. Но у нее, оказывается, были греко-славянские корни.

Она опустила голову, а потом неуверенно прошептала: