— Мне было семь лет, — говорила она, глядя на золотую пуговицу его темно-синего каррика. — Я тогда еще не знала, кто такой дьявол. Я прибежала к своей няне и попросила ей объяснить мне это, но она грозно посмотрела на меня и сказала, что мои волосы на самом деле дьявольские и что он непременно накажет меня, если я буду продолжать расстраивать родителей. — Она вдруг посмотрела на него своими невероятно грустными глазами и добавила: — С того дня я стала очень много читать, чтобы хоть как-то понять, кто я такая и почему мои волосы так сильно пугают тех, кого я люблю…
Габби подумал, что нужно будет свернуть шею еще одной ничтожной и бессердечной женщины, которая посмела запугать Эмили в столь невинном возрасте. Боже, хоть кто-нибудь помогал ей преодолеть ненависть родителей? Ему показалось, что сейчас у него разорвется сердце, когда увидел, как заблестели ее глаза. Он и не предполагал, что всё настолько серьезно. Бедная, милая Эмили…
Он взял ее лицо в свои ладони, поглаживая бледные нежные щеки. Габби был уверен, что больше никому никогда не позволит говорить ей такое. Никто не имел права поступать с ней так! И если такое произойдет, все будут иметь дела с ним!
— Помнишь, как я однажды сказал, что у тебя самые красивые и замечательные волосы на свете? — молвил он, продолжая поглаживать ей щеки.
— Д-да… — выдохнула Эмили, чувствуя, как тепло его рук постепенно отогревает ей сердце. Изгоняет из него нечто черное и страшное.
Его прикосновения творили с ней нечто невероятное.
— Я объездил почти полсвета, побывал в сотни разных местах, видел много людей, но не встретил ни одну девушку, чьи волосы были бы хоть бы наполовину так же восхитительны, как твои. — Он быстро погладил ее собранные волосы и снова заглянул ей в глаза, наклоняясь вперед. — Я всегда сравнивал их с тобой, каждую, кого встречал, и ни одна не могла сравниться с тобой, потому что не существует никого милее и прекраснее тебя. Ты должна верить мне.
Он снова пытался как и много лет назад успокоить и утешить ее. Только ему было дела до ее боли, до ее переживаний, до того, что она чувствовала и как жила… Возможно ли такое, чтобы другому человеку было настолько небезразлична ее судьба? Но ведь это был Габриел, человек, который семь лет назад выслушал ее, а сегодня поделился с ней своей болью и спросил о ее. Они обменялись не только сокровенными мыслями.
Эмили не смогла сдержаться, подняла руку и положила ладонь ему на щеку.
— Ты всё это время помнил меня? — терзавший вопрос сорвался с ее губ, потрясая обоих.
Габби улыбнулся ей. Мягко, нежно. Так, как мог улыбаться только он один.
— Я никогда не забывал тебя. — Он наклонил голову и коснулся губами ее лба, пытаясь в одном этом прикосновении всю свою нежность. — Ни секунды…
Эмили закрыла глаза, прислонившись к нему, чувствуя свой кожей жар его губ. Ей было трудно дышать. Она чувствовала запах его одеколона и его самого. Она чувствовала его руки на своем лице. Ей казалось, что она находится в каком-то странном коконе. И ей больше не хотелось терять это ощущение. Не хотелось освобождаться от него. Никогда.
Медленно, с того мгновения, как он появился на пороге коттеджа тети Альбы, он словно возвращал ей кусочек за кусочком части ее души, а сейчас дал ей то, что перевернуло весь ее мир. Ей было так мучительно важно, помнил ли он ее. И теперь… Теперь она не могла больше прятаться за всеми своими барьерами. Внезапно они стали ненужными и такими незначительными.
Габби не хотел отпускать ее. Он хотел поцеловать ее так, как только жаждущий мужчина мог поцеловать женщину, но он не имел права это делать. И не потому, что у нее на коленях спал Ник. Он знал, что коснувшись ее губ, позабудет обо всем на свете. И станет легкой мишенью для своих врагов.
Поэтому он медленно отстранился от нее и убрал свои руки. Эмили выпрямилась и задумчиво посмотрела на него.
— Ты знаешь, что Боудикка была рыжей? — вдруг спросил он, пристально следя за ней.
Эмили удивленно посмотрела на него, почему-то ощущая радость от того, что он снова заговорил о волосах.
— Жена вождя Прасутага, главы племен иценов, которые жили на востоке Англии во времена римских завоеваний?
Она никогда не перестанет поражать его своей начитанностью, думал Габриел, но в этом было некая уязвлённость, которую она пыталась скрыть за своими знаниями.
— Да, — наконец, кивнул Габби, откинувшись на спинку сиденья.
— Тацит называл ее Боадицея, — осторожно заметила она.
— Неправильно делает, потому что ее имя происходит от кельтского слова bouda — победа. А boudiko — у кельтов означала «победоносная». Поэтому ее имя необходимо произносить согласно правилам того языка, в который упираются его корни.
Давно забытые воспоминания и чувства ожили и охватив трепетом Эмили, когда она решилась произнести:
— Как и правила, регулирующие произношение твоего имени, которые упираются в ирландский.
Габби застыл, услышав в точности свои слова, произнесенные семь лет назад, а потом резко выпрямился, ощутив безумные удары своего сердца.
— Ты… ты тоже всё это время… помнила меня?