Опасная женщина

Теперь нам пришлось общаться, потому что я занимался критикой и нередко, как редактор, рекомендовал ей стихи молодых поэтов, которые у нас в издательстве пройдут в сборниках лишь через несколько месяцев. Она тоже рекомендовала нам некоторых авторов и всё говорила о книжке по истории местного театра, которую осталось лишь сложить да притереть главы. Многое написано, материалы всю жизнь собирала…

— Мы запланируем вашу книжку, — как-то пообещал ей директор. — Так что давайте скорей!

Директор был уже новый и вызвал меня по рекомендации старого. Как и прежний мой шеф, он здесь родился, вырос и стал журналистом. Как и у прежнего шефа, почувствовал я у него глубокое, почти благоговейное уважение к Карахановой.

Оба они знали о ней что-то такое, чего никак не мог узнать я. А расспрашивать было неудобно.

Прежний директор трудился теперь в сельхозотделе редакции и часто заходил к нам — и по делам и просто поболтать. Они были давними, еще армейскими друзьями с директорам новым. Оба воевали в одной сибирской дивизии, начинавшей свой путь под Москвой. И поэтому у меня, москвича, отношение к ним было особое.

Как-то вошел я в издательство, когда разговаривали они вдвоем. И услышал лишь самый конец разговора.

— …Так вот они уехал… — произнес прежний директор и слегка покусал губы. — А она, видишь, ничего… Держится…

— Стойкая женщина! — сказал директор новый. — Удивительно стойкая женщина!

Оба они посмотрели на меня, помолчали и заговорили о другом.

А я почему-то сразу же подумал, что речь у них шла о Карахановой. Вот никаких не было доказательств этого, а просто подумалось — и всё…

7.

В то время работали мы в страшной теснота, издательство разрослось, а помещения ему все не давали. Столы издателей стояли уже и в коридоре, и в типографской бухгалтерии, и даже на антресолях над печатным цехам — в постоянном грохоте машин.

Директор уже устал ходить по обкомовским и горкомовским кабинетам, выпрашивая помещение. Везде ему сочувствовали, что-то обещали, а сделать никто ничего не мог — серьезное строительство в городе все еще не начиналось.

И однажды, совсем отчаявшись, он сказал:

— Ну, что ж… Снимем комнату для редакторов в частном доме. Влепят мне потом выговор за нарушение финансовой дисциплины… Но другого выхода не вижу — книги должны выходить!

И стали мы искать комнату. Это тоже непросто было — найти большую, тихую и светлую комнату недалеко от издательства.

Рассказал я об этих поисках и в редакционном отделе культуры.

И вдруг Караханова предложила:

— Могу сдать вам такую комнату, у меня как раз освободилась в доме большая и светлая комната…

Она сказала это тихо и с грустной улыбкой. И я почувствовал, что есть тут какой-то подтекст — тяжелый и обидный.

— Это же наверняка стеснит вас! — возразил я.

— Ничуть! — Она без колебаний помотала головой. — Не люблю, когда в моем доме пустуют комнаты. Это, знаете, наводит на грустные размышления…

Уже через час мы пошли смотреть ее комнату, а на другой день перевезли туда свои столы. Это была отличная комната для редакторов! Светло, тепло, чисто, тихо и близко от издательства — чего еще надо?

8.

И вот когда мы стали там работать, я узнал, что Караханова нередко болеет. Раньше как-то не замечал этого — все-таки не каждый день заходил в ее отдел. А теперь мы то и дело видели ее днем дома — бледную, очень медленно двигавшуюся, с мешками под глазами.

Оказывается, у нее было очень больное сердце. Хотя и лет не так уж много….

Поначалу я еще ждал, что увижу в ее доме того красивого седого мужчину, которого видел вместе с нею когда-то в рыбном магазине.

Хотя и помнились отрывочные фразы моих директоров…

Но вдруг все-таки не к ней это относилось?

Однако мужчины в доме не было. И речи о нем не возникало. Когда надо было что-то прибить или починить, Караханова шла ко мне. Ибо остальные редакторы были женщины.

Похоже было, что он-то и уехал, что именно о нем шел директорский разговор, что именно в его комнате работали теперь редактора.

Жила Караханова с дочкой — уже высокой, красивой девушкой — и с теткой, старой, больной и ворчливой.

Впрочем, на редакторов тетка не ворчала.

Дом у них был большой — у каждой своя комната.

Работала Караханова много… Даже во время болезни правила и вычитывала рукописи, сдавала в номер почти обычное количество строк. Уходя в конце дня в издательство, мы заносили в редакцию ее пакеты и получали другие — чтобы отдать ей на следующее утро.

— Зачем вы это делаете? — как-то спросил я. — Вы же убиваете себя!

Она улыбнулась и покосилась на очередной пакет, который я держал подмышкой.

— Думаете, безделье ставит на ноги? — возразила она. — Вы знаете хоть одного человека, которого безделье поставило на ноги?

Я смутился — такого человека назвать не мог.

Через неделю она появилась в редакции и, встретив меня в коридоре, известила:

— Я сдала на машинку рукопись о театре. Скоро дело будет только за вами…

9.

А вычитать рукопись она не успела. С нею произошел случай, о котором долго говорили в городе.