Опасное искушение (ЛП)

Она сдвинулась, и я понял, что ее бедра слегка покачиваются, ища трения, которого она не могла найти.

— Если я прикоснусь к твоей пизде, ты намочишь мои пальцы, не так ли? — жестко потребовал я, представляя себе шелковистое скольжение ее складок вокруг моих пальцев. — Ты жаждешь, чтобы тебя заполнили и там.

Бьянка застонала вокруг меня, проводя языком по чувствительному ободку моей головки.

Не успев об этом подумать, я изменил позу, плотно прижав правую голень ей между бедер. Я чувствовал жар через свои брюки, через ее нижнее белье. Через несколько секунд ее влага просочилась сквозь ткань и потекла по моей ноге.

— Если хочешь кончить, сделай это поскорее, — сказал я, мои яйца напряглись, нижняя часть спины натянулась, как сжатая пружина, готовая вот-вот сорваться. — Сделай это, пока я кончаю тебе в горло.

Она не колебалась.

Ни секунды.

Бьянка начала жестко, яростно раскачиваться на моей ноге, так крепко зажмурив глаза, что у нее выступили слезы и потекли по щекам.

Я смотрел, как она трахает меня, отчаянно и бесстыдно, и чувствовал, как на меня надвигается самый сильный в моей жизни оргазм, словно волна цунами, готовая обрушиться и утопить меня.

Бьянка была самым сексуальным существом, которое я когда-либо, блядь, видел.

А затем, как будто опустошить меня было недостаточно, она распахнула свои потемневшие глаза и вперила их в меня, а мой член грубо исказил ее прелестный ротик, застряв у входа в ее бьющееся в конвульсиях горло.

Я потерял его.

Потерял контроль.

Свой контроль.

Свои мысли.

Фундамент жизни, на котором я устойчиво стоял тридцать лет.

Все это было разрушено сокрушительной, жестокой волной удовольствия, которая прокатилась по мне, ломая цепи и кости, пока я не оказался без точки опоры и не поплыл. Я выплеснулся в ее горло в порыве оргазма, дергаясь снова и снова, как утопающий, борющийся за воздух за несколько секунд до конца.

Смутно я услышал стон Бьянки, когда у нее на языке растекся мой вкус, немного пролившись из ее широко раскрытых губ, и по подбородку скатилась жемчужина солоноватой жидкости.

А затем напряжение; дрожащий, сжимающий рот стон, длинный, низкий, почти траурный, как призыв горна на похоронах, когда она поддалась своему собственному оргазму и вздрогнула у меня на ноге. Влага просочилась сквозь ткань, испортив мои брюки за тысячу долларов, прилипла к волоскам на ногах, скатилась по голени в край носка.

Это была самая горячая вещь, которая когда-либо со мной случалась.

Настолько зажигательная, что я почувствовал себя израненным, все мое тело было покрыто пятнистой плотью, как у Уолкотта.

После этого мы оба тяжело дышали, вгоняя кислород в поврежденные легкие. Я все еще держал ее за волосы, теперь уже мягкие, подушечки пальцев нежно впивались в ее череп. Она склонила голову к одному бедру, и ее дыхание прохладой обдавало мой мокрый, обмякший член.

В тишине комнаты, среди реликвий, собранных моими бабушкой и дедушкой во время их эксцентричных путешествий, я не мог избавиться от ощущения, что мы сделали что-то правильное, независимо от того, насколько неправильным, по моему утверждению, это должно быть.

Это казалось… если не предопределенным, то чем-то святым.

Чем-то, что ощущалось правильным в гулких, пустых пространствах моей души.

Чем-то, что тихо шептало: «Да».

Еще тише — «моя».

Я резко отпустил Бьянку, отступил, словно ошпаренный, потрясенный поворотом своих необузданных мыслей. У меня чертовски дрожали руки, пока я убирал член в брюки.

Бьянка ошеломленно моргнула, совершенно уничтоженная нашей встречей. На ее щеках, подбородке и груди были слюна и сперма, глаза расфокусированы, как будто она падает с покорённой высоты, волосы в беспорядке от моих сжимающих рук, на скулах соленые дорожки.

Такая потрясающая, что у меня, блядь, заныли зубы.

Я сделал еще шаг назад, потом еще, внезапно почувствовав себя загнанным в угол, моя кожа была слишком горячей и слишком тесной. Плоть, зашитая ею поверх ангела на моей руке, остро пульсировала. Иррационально, мне захотелось вырвать швы и бросить их к ее ногам.

В комнате не хватало кислорода. Бьянка лишила меня его, как маленькая воришка.

— Поздравляю, — сказал я, слова с трудом вырывались из меня, царапая горло, прежде чем я почувствовал их на языке. — Ты уже лучше своей матери.

Я в мгновение ока развернулся, но не настолько быстро, чтобы не заметить сокрушительное опустошение, которое мои слова произвели на ее хорошеньком, залитом слезами и спермой лице. Мое сердце билось то слишком сильно, то слишком медленно. Мне казалось, я умираю.

И все же я подошел к двери своего кабинета, зная, что буду избегать его несколько дней, пока из воздуха не испарится запах ее «Лаки Чармс» и подросткового возбуждения, пока у меня не получится закрыть глаза и при этом не увидеть там ее, на коленях, плачущей, когда я уходил.

На этот раз слезы были уродливыми.

Такими же уродливыми, как мои слова.

Как мое сердце.