Опасное хобби

Через десяток минут Вадим пересек так называемую границу, поднялся по лестнице на второй этаж и возле стеклянной стены, открывающей аэродромный пейзаж, нашел Алевтину. Подходя к ней, стал придирчиво ее разглядывать. Странное дело, вчера она казалась совершенной грымзой, а сегодня… Нет, в этой бабе сидит такой перчик, такой скрытый шарм, который надо уметь раскрыть, обнажить. И совсем она, кстати, не костлявая. Кость просто тонкая. Но — прочная.

Алевтина курила, тоже разглядывая его, причем курила впервые за время, которое они провели вместе. С чего бы это?

Собираясь в аэропорт, Вадим нарочно открыл свой чемодан, чтобы достать свежую рубашку. Вчерашнюю же он скомкал и бросил демонстративно в мусорное ведро. Алевтина, таким образом, получила возможность ненавязчиво поинтересоваться содержимым чемодана. Две дюжины свежих рубашек ее несколько озадачили. Но Вадим с улыбкой объяснил ей, что привык менять их по возможности дважды в день. Прочие же вещи — пижама, носовые платки, галстуки, носки, потертые джинсы и темный вечерний костюм в специальном целлофановом пакете — не несли в себе никакой загадки.

Немного помявшись, как бы не решаясь на какой-то важный для нее шаг, Алевтина вдруг спросила, не имел бы он ничего против, если она передаст с ним одну небольшую бандерольку. Ему позвонят, сами подъедут, а фамилия адресата указана на обертке. Криминала здесь никакого, просто небольшая любезность для некоего Феликса Линнера, с которым отдел зарубежных выставок имеет постоянные контакты в связи с организацией европейских выставочных турне. А живет он в Вене, но это, по сути, совсем рядом. В Европе все близко.

Алевтина принесла свернутую трубочку размером чуть меньше метра, как раз по чемодану, обернутую вощеной бумагой с приклеенной скотчем фамилией. Вадим, ни о чем не спрашивая, тут же сунул трубку на дно чемодана и поверх аккуратно уложил свое белье.

— Я очень рассчитываю на тебя, — ласково сказала Алевтина и, как кошка, доверчиво потерлась щекой о его плечо.

— Не беспокойся, милая, все будет тип-топ. Только пусть он обязательно найдет меня в гостинице «Паннония», я там уже останавливался, неплохо обслуживают. И не особенно, кстати, дорого.

Он крепко прижал ее к себе и поцеловал в кончик не такого уж и торчащего носа.

— Понимаешь, — словно бы оправдываясь, сказала она, — он-то когда еще в Москве будет, а такая оказия, как ты, боюсь, не скоро представится. Сделай это для меня лично, любимый… — почти промурлыкала она.

Он только судорожно вздохнул, проведя руками по ее гибкой и длинной талии, из чего она немедленно сделала вывод, что, если его не остановить, он немедленно уволочет ее обратно в кровать и вот уж тогда действительно никуда не улетит.

— Ну-ну, — успокоила она его, сама невольно заражаясь новым желанием и чувствуя в себе какую-то доселе ей неизвестную, но безумно сладкую власть над мужчиной. И посмотрела, как богиня юности Геба, только что зачавшая от Геракла…

Итак, она курила. Вадим подошел и удивленно уставился на ее пальцы, держащие сигарету.

— Зачем? У тебя такое свежее дыхание — пьешь не напьешься.

Она внимательно посмотрела ему в глаза и не глядя швырнула сигарету в недалекую урну. Как ни странно — попала. Вадим усмехнулся но этому поводу.

— Ты сейчас так меня рассматривал…

— Ага! — охотно согласился он. — Я наконец вспомнил, где тебя впервые увидел. Помнишь, десятка полтора или два лет назад приезжал сюда Метрополитен-музей? Там, на втором этаже, по-моему, прямо при входе на выставку, висело изумительное полотно Джона Сарджента. Забыл уже, как называется. Дама — узкая такая, боком возле стола, вдлинном платье. Прелесть. Я несколько раз бегал на эту выставку, все на нее любовался. Только та была шоколадной, а ты — рыжая. Вот и вся разница. Но рыжие лучше. Еще Флобер писал, что они самые страстные, понятно?

— Что мне должно быть понятно? — кокетливо улыбнулась Алевтина, искоса поглядывая на него.

— Насчет страсти. Я сегодня основательно проверил. Флобер оказался, как всегда, прав. И я очень рад этому обстоятельству. А ты?

— Дурак какой… Кто же спрашивает женщину об этом?

— Я. А что?

— Знаешь что, — решительно сказала она, — давай-ка, друг любезный, отваливай в свой Будапешт, а то я сейчас, кажется, сама готова сорвать тебе командировку.

Вадим обнял ее, прижал к себе, придавил чуть-чуть, отчего глаза у нее сделались большими и темными, и, подержав так немного, медленно отпустил.

— Я придумал наконец тебе имя, — сказал на выдохе. — Буду называть тебя «Але-или», в этом есть что-то арабское, знойное.

— Почему так странно?

— А ты прислушайся, как звучит твое имя официально, и поймешь.

— Хм! Любопытно. Такого я не ожидала… Странный ты какой-то… любовник. А может, и не любовник вовсе…

О чем она подумала, Вадим мог только догадываться, потому что ночью, во время одного из возлияний в перерывах между любовью, обронил будто невзначай, что разводится с женой. Усекла, что ли, девушка?.. Однако же хватит здесь отсвечивать. Действительно, пора в путь.