Опасное задание. Конец атамана(Повести)

Происшествие развеселило всех. От Хоргоски взяли направление к горам. Дорога пошла труднее, но Махмуту здесь был знаком каждый, цепляющийся за вылизанные ветрами валуны карагач. Сотни раз пробирался он по этим местам с притороченными к седлу, ценившимися китайцами на вес золота сайгачьими рогами, вязким, как крутое тесто, опиумом. А возвращался с чесучой, даленбой, сарпинкой, чудесной выделки шелковыми коврами, цибиками ароматного чая.

Карабкается на крутяк, тяжело поводя боками, конь, горбится над головой, рассыпая звезды, край неба, и Махмут невольно настораживается. Ему кажется, будто за ближним камнем его, как когда-то, поджидает таможенная стража и что сейчас жикнет у него возле уха первая пуля, обдаст ветерком… И еще оказывается, пуля свистит так же, как плеть. А за камнем стоит не таможенник. Там притаился Токсамбай. Махмут знает: это всего-навсего воспоминания, но прогнать их не может. И Токсамбай, задыхаясь от негодования, кричит:

— Кто позволил тебе, ишак облезлый, поганый пес, вонючий батрак, нищая тварь, поднять глаза на мою дочь!

Свистит камча, но свистит, рассекая воздух, и железный кулак Махмута.

Токсамбай нюхает носом вытоптанный ногами людей и конскими копытами кусочек степи возле юрты. Никто еще и никогда не осмеливался поднимать на Токсамбая руку. Удар ошеломил его, он даже не пытается подняться и ползет к юрте на четвереньках, смешно хрюкая горлом. А к Махмуту уже бегут джигиты бая. Их не меньше десяти. Невдалеке стоит заседланный конь Токсамбая. Отвязывать его некогда. Взмах ножа — перерезан чумбур, и уже свистит в ушах встречный ветер.

Хороший у Токсамбая скакун, быстрый, но пуля еще быстрее. Одна жикает над ухом, вторая обжигает плечо.

— Не уйдет. По коням. Догнать, — слышит Махмут за спиной.

И все же он ушел, и след его затерялся в степи.

А затем встреча с Митькой Кошелем, рыжим и вертким, как угорь, детиной, с наглыми навыкате глазами. Этот умел где лестью, где посулами, а где и показной щедростью заставить других гнуть на него хребет. Много мест переменил за недолгую свою жизнь Кошель: был он и грузчиком, и официантом, и канатоходцем в цирке, и домушником. О его делах не скоро утихнут разговоры в том же Ташкенте, откуда он, поссорившись с дружками, перебрался в Джаркент и занялся контрабандой.

Правда, Кошель в свою очередь тоже старался для других, для того же Салова (о чем Махмут и не подозревал). Салову и доставались самые большие барыши от торговли контрабандными товарами, а не Махмуту и не Митьке. При этом Салов не подставлял голову под пули таможенных. Он ничем не рисковал, посылая таких, как Махмут, за кордон. И когда контрабандисты попадались, купец был в стороне: товар-то немеченый, на нем не написано, чей он. А если пойманный скажет, то кто ему поверит, кто посмеет затронуть всесильного Салова. А кроме того на свете существует взятка. Нет такой беды, от которой бы нельзя было откупиться. Оплошавший контрабандист знал это, поэтому молча выслушивал приговор суда и шел, гремя кандалами, на каторгу. Кошель уже около двух лет работал на джаркентского торгаша. Махмута он приметил сразу и привлек к себе тем, что взялся учить его русской грамоте. Частенько, водрузив для важности на нос очки с простыми дымчатыми стеклами, Митька раскрывал изумительные бесконечные «Приключения Рокомболя» и говорил:

— Ша, Макса, теперь слухай, не дыши.

Дочитав книжонку до конца, он сожалеюще вздыхал, протирал стекла очков и начинал читать все сначала. Так до тех пор, пока от книжицы оставались одни лохмотья. Тогда Митька уходил куда-то и возвращался довольный, улыбающийся. В руках у него было продолжение «Приключений Рокомболя», а зачитанную вконец брошюрку он дарил Махмуту, не забыв показать ему при этом еще две или три новые буквы.

— Вот энта, с загогулиной и тремя подпорками будет «ща», а энта, талова башка, «цы», у ее одной ногой помене. Понял? — говорил, важно сплевывая, Кошель.

— Понял, все понял, — радовался Махмут. Его поначалу увлек сам процесс складывания букв, потом он обнаружил, что узнает слова, и это его потрясло.

Вот получился «дом». Махмут удивлялся: дом же такой большой, а тут всего три буквы! Он складывал еще. Получалась «степь», и еще сильнее поражался Махмут: степь же во сколько раз длиннее, чем дом? А он только две буквы лишние добавил.

Постепенно Махмут стал понимать смысл целых фраз, смысл всего прочитанного. Его жадный молодой ум раздвигал для него границы привычных понятий. И чего только не было в этом новом мире, о котором даже не подозревал, что он существует. Как же было не благоговеть перед Митькой. По любому его указанию Махмут, не задумываясь пробирался, укрываясь, как пологом, темными ночами за кордон.