Опасности путешествий во времени

Еще она не знала, как пользоваться телефоном – не умела набирать номер указательным пальцем. Из всех обитательниц Экради-Коттедж Мэри-Эллен единственная не реагировала, если рядом раздавался звонок; помню, мы долго спорили, а телефонизирован ли ее дом?

Еще она не курила! И постоянно кашляла от нашего дыма – кашляла взахлеб, до слез, – но при этом никогда не жаловалась, хотя именно так поступил бы любой некурящий. На ее лице было написано страдание. Можно сказать, оно въелось в ее лицо навсегда.

Крась она губы – была бы весьма симпатичной, а так серая мышь, парень пройдет мимо и не заметит. Мы, например, щеголяли ярко-красной, даже алой помадой! Мэри-Эллен не удосуживалась элементарно выщипать брови – первоочередная вещь в погоне за красотой.

Она сильно напоминала вчерашнюю пациентку госпиталя. Словно изнурительная болезнь иссушила ее тело до костей, сделала кожу пепельно-бледной и какой-то зернистой, – казалось, на ощупь она шершавая, как наждак. Завораживающие темно-карие, шоколадного цвета глаза портила привычка постоянно щуриться, точно от яркого света. Вдобавок Мэри-Эллен упорно прятала взгляд, будто провинилась в чем-то.

В придачу к курению она не разделяла нашу страсть к картофельным чипсам, глазированным пончикам, сырным палочкам, M&M’s и соленому арахису, который мы уплетали пачками, пока корпели над уроками, и пальцы потом покрывались солью. Брезговала Мэри-Эллен и вяленым мясом, не ела ни говядину, ни свинину, ни курицу, а питалась исключительно рыбной запеканкой. Видимо, поэтому была невероятно худой. Плоскогрудой, со щуплыми мальчишескими бедрами, ей, в отличие от нас, не приходилось пыхтеть и потеть, втискиваясь в грацию.

Она даже не знала, что это. Просто однажды увидела, как Триши одевается на вечеринку, и чуть не умерла от страха!

Стипендиатки из Экради-Коттедж учились как проклятые. Мы штудировали учебники, не разгибая спины, боролись за успеваемость, дабы не лишиться стипендии. Однако Мэри-Эллен трудилась вдвое, если не втрое усердней. По-моему, ее не интересовало вообще ничего, кроме учебы и работы в библиотеке!

Устроившись за столом, спиной к соседкам, она углублялась в книги и неестественно замирала, как манекен, только шея и плечи выдавали крайнее напряжение.

Словно силилась сдержать рвущийся наружу плач или крик. Сидела возле согнутой дугой лампы, отбрасывавшей яркий ореол света на столешницу, занимаясь до полного изнеможения, – если никто из соседок не возражал против света.