Опасные аллеи

Роберт Говард Опасные аллеи

Когда я увидел человека, который должен был судить поединок между мной и Рэдом Мак-Коем, он мне сразу не понравился.

Джек Ридли, так звали этого человека, служил первым помощником капитана «Кэстлтона», фешенебельного судна, на котором весь командный состав носил форму. Ба! Первый капитан, у которого я начал свою морскую службу, носил только старые штаны, обтрепанную нижнюю рубаху да отрощенные за месяц бакенбарды!

Он любил повторять, что форма хороша только для адмиралов и стюардов, во всех остальных случаях она неуместна.

Так вот, этот Ридли был молодым парнем, стройным и высоким, как мачта. У него был холодный взгляд и довольно грубые манеры. Наверное, будь его воля, он бы не позволил своему экипажу поиграть на палубе даже в кости!

Но я решил не обращать на него внимания, поскорее нокаутировать Мак-Коя и оставшийся вечер провести в свое удовольствие.

Между «Морячкой» и «Китом», судном, на котором ходил Мак-Кой, давно установились крепкие связи. Узнав, что оба судна пришвартовались в порту, владелец берегового боксерского ринга буквально атаковал нас и заключил с командами договор на пятнадцать раундов. Он объявил о поединке и пригласил всех желающих.

Экипажи обоих судов заполнили места вокруг ринга и портовая полиция с трудом справлялась с толпой, стремясь не допустить разрушений и драк. Какой-то старик сидел в первом ряду, ежесекундно отхлебывая из бутылки, и орал:

— Эй, Стив, дай-ка этой обезьяне по его паршивой башке!

Он потрясал кулаками и обменивался с Бреннером, капитаном «Кита», такими любезностями, от которых даже у готтентота волосы встали бы дыбом: Вы уже поняли, что нравы берегового боксерского ринга довольно свободны? Так и есть. Здесь собирается неотесанная, простецкая публика, жаждущая острых ощущений как на ринге, так и вне его.

Боксируют обычно моряки или портовые грузчики, но, если вы в состоянии выдержать подобнее окружение, вы уведите, что увечья, наносимые здесь за один вечер, более ощутимы, чем те, которые наносятся в изысканнейших боксерских клубах мира за целый год!

Похоже, этим вечером в зале собрались все моряки Гонконга. Наконец распорядителю удалось перекричать толпу, и он возвестил:

— А теперь главное развлечение вечера! Моряк Костиган, сто девяносто фунтов, с «Морячки»…

— Самое достойное судно! — пророкотал старик, запустив пустой бутылкой в капитана Бреннера.

— …против Рэда Мак-Коя, сто восемьдесят фунтов, с «Кита», — продолжал распорядитель, привычный к подобным выходкам. — Судит поединок первый помощник капитана парохода «Кэстлтон». Вы все, господа, знаете, что это не дружеский поединок! Вам знакомы эти парни…

— Если ты не заткнешься и не начнешь матч, мы разнесем в щепки твое заведение, а твой труп найдут под его развалинами! — заорали обезумевшие фанаты. — Давай начинай!

Распорядитель мягко улыбнулся и ударил в гонг. Мы с Рэдом сошлись, как пара диких котов. Рэд — крепкий, приземистый, широкоплечий парень. Мой рост — шесть футов; он на четыре дюйма поменьше, но вес у нас почти одинаковый. Крепкий, проворный Рэд с мордой бульдога обладал ударом, соответствующим силе этого невинного существа.

В первых трех раундах ничего интересного не произошло. Борьба была грубой, но ведь мы оба не отличались боксерским мастерством! Будучи достаточно сильны, мы с самого начала матча прилично отвалтузили друг друга. Он рассек мне губу, содрал кожу с уха и разбил несколько зубов, а я пару раз нокаутировал его, но тем дело и кончилось.

Три раунда мы стояли лицом к лицу, молотя направо и налево. Ни один из нас не отступил ни на шаг, но к концу третьего раунда на гранитном монументе, именовавшемся Рэдом Мак-Коем, стали проявляться следы моих непрекращающихся атак. Он впервые сдвинулся назад, когда я, как раз перед ударом гонга, заехал правым свингом ему в живот. Рэд застонал и заморгал глазами.

К четвертому раунду я подошел полный энергии и воодушевления, но был сразу же сбит с ног правым хуком Рэда. Толпа обезумела, матросы с «Кита» на радостях начали целоваться, но я, не дожидаясь счета, поднялся, увернулся от жестокого свинга и всадил левую руку до запястья в живот Рэда, а правой ударил в диафрагму. Рэд пошатнулся от кормы до носа, понял, что если не предпримет решительных мер, то будет побит, и изо всей силы ударил меня правой. В этот удар он вложил всю жажду крови, кипевшую в нем, а уж когда он нанес сокрушительный удар мне в ухо, толпа вскочила и завопила:

— Так его!

Но я, если можно так выразиться, ненасытен до наказания. Поэтому, тихо хихикнув и тряхнув головой, чтобы утрясти мозги, левым хуком разбил противнику нос.

Его растерянный вид искренне рассмешил меня, но тут-то Рэд заехал мне в глаз ударом правой, которому научился в Месопотамии.

Разъярившись впервые за этот вечер, я нанес парню сокрушительный удар в диафрагму, ударом левой откинул его голову назад, а правой с ужасающей силой ударил в живот, как раз над талией.

Он отлетел с брезента, на котором рассчитывал продержаться весь матч, а его дружки заорали:

— Нечестно!