А потом, наблюдая за тем, как жизнь уходит из его глаз, когда он прижимается к дальней стене, я понимаю, что именно это было, когда вижу карабин с ключами, висящий на другом конце его пояса.
У него ключ от моих кандалов. И он находится далеко от меня, дальше, чем я могла бы дотянуться, даже если бы мне удалось зацепиться за какое-нибудь орудие в подвале.
Я смотрю на полупустой стакан с водой, стоящий на откидном столике в недосягаемости, и чувствую, как на губах сжимается пузырек истерического смеха. Последняя форма пытки Адрика, оставленная здесь, чтобы я смотрела на нее, зная, что не смогу до нее добраться. Я знаю, что через день или два это будет новый вид ужаса, который я никогда не испытывала раньше и даже не представляла.
И все же...
Я не чувствую, что жалею об этом. Если мне суждено умереть, то не потому, что Адрик выбрал для этого средства, и не потому, что до этого момента он успел изнасиловать меня всеми возможными способами.
Он мертв.
Я победила.
В этом есть какая-то горькая сладость, даже если это означает, что я умру здесь, с его трупом. Я опускаюсь на пол, дрожа от этой мысли, глядя на него, из лица которого вытекла вся жизнь. Я не была так близко к мертвому телу со времен моей матери, и это был закрытый гроб.
Теперь я знаю, почему. Что бы ни сделал с ней мой отец, это не соответствовало той истории, которую он рассказал. А он не хотел, чтобы мы знали.
Я опускаю лоб на руки, скрещенные на голых коленях, и позволяю себе заплакать. Я плачу о своей матери, Лилиане, о себе и обо всех женщинах, попавших в этот ужасный мир мужчин, согнутых и сломленных по их прихоти, вся жизнь которых решена еще до того, как они успели высказаться. Я плачу о невинной девушке, которой я была, и о девушке, которая влюбилась в своего телохранителя и позволила ему завладеть частью себя, которую она хотела отдать. Я плачу о том времени, когда я думала, что Адрик был кем-то другим, о тех моментах, о которых я больше никогда не смогу думать так же, как раньше, и о тех, что были с Тео, потому что, несмотря ни на что, я не думаю, что когда-нибудь смогу простить и его. Даже если это не то же самое, он все равно причинил мне боль. Он потерял контроль, и наш брак всегда строился на лжи.
Возможно, я отключилась от усталости. Все, что я знаю, это то, что в какой-то момент я услышала голоса и шаги, а потом вдруг стало светлее, снаружи хлынул солнечный свет и свежий воздух, и когда я подняла глаза, то услышала голос Николая. Я слышу голос Тео и других людей.
На мгновение мне кажется, что я сплю. А потом они начинают спускаться по лестнице: правая рука Тео, Финн, и другие, которых я не узнаю или знаю лишь смутно, потом несколько людей Николая, которых я знаю, а затем Николай и Тео, с оружием в руках, осматривают комнату.
— Вот! — Финн указывает на меня, быстро отводя глаза, когда видит, в каком я состоянии. — О, черт, — бормочет он, поворачиваясь и видя тело Адрика, и я мельком замечаю, как он обращается к нескольким мужчинам, прежде чем Тео и Николай внезапно перекрывают мне обзор, двигаясь ко мне.
— Сюда! — Кричит Финн Тео, который поворачивается и ловит ключи, брошенные Финном. — Один из них должен снять наручники.
У Николая в руках одеяло, и он набрасывает его на меня, укрывая меня, пока Тео начинает пробовать ключи в наручниках. Николай тянется к моим рукам, смотрит на мое покрытое синяками лицо, его выражение лица - маска озабоченности.
— Марика, ты...
— Я не уверена, что могу сказать, что я в порядке, — шепчу я, и слова перекрываются проклятием Тео, когда очередной ключ не срабатывает. — Но я жива, а он нет. И я убила его до того, как он успел причинить мне серьезный вред.
Николай смотрит на мое лицо, все еще грязное, и морщится.
— Нам нужно отвезти тебя домой, — пробормотал он. — Пожалуйста, не спорь, Марика...
— Как ты думаешь, где мой дом? — Шепчу я, поднимая на него глаза, в тот самый момент, когда Тео наконец находит нужный ключ, и я чувствую, как наручники ослабевают на моих запястьях.
Я медленно встаю, оборачивая вокруг себя одеяло, и смотрю между двумя мужчинами. На лице Тео написаны боль и сожаление, и он морщится, глядя на меня. Его папоротниково-зеленые глаза встречаются с моими, и на кратчайшее мгновение я забываю о том, что злюсь на него. Я забываю обо всем, кроме комфорта и счастья, которые я так недолго испытывала с ним.
Когда он стоит и беспомощно смотрит на меня, а его руки начинают тянуться ко мне без всякого смысла, я прижимаюсь к его груди.
Я слышу его резкий вздох, чувствую, как его руки беспрекословно обхватывают меня, и в нем больше нет злости. Он притягивает меня к себе, его дыхание согревает мое ухо, и, к моему шоку, когда моя щека касается его щеки, я чувствую внезапную влажность слез на его коже, а его рука прижимается к моему затылку.