Опасные клятвы

— Я буду трахать тебя, пока ты не намокнешь для меня, — рычит он на мою плоть. — И ты должна стать мокрой, для твоего же блага, потому что прежде чем я покину эту комнату, Марика, я собираюсь трахнуть эту маленькую тугую попку. — Тео ведь еще не сделал этого, правда? Слишком беспокоится о наследнике. — Его зубы сильнее вгрызаются в мое плечо. — Я был первым в двух других дырочках, и я намерен быть первым и в этой.

В этот момент я понимаю, что попытаюсь его убить.

Он не может получить и этого.

Когда он прижимается ко мне, его одежда трется о мою голую плоть, когда он пытается вогнать свой член в мою негостеприимную киску, я жду. Я жду, когда он настолько сосредоточится на попытках войти в меня, сплюнет на руку, чтобы немного смазать себя, хрюкнет от разочарования, что не обратит на это внимания.

Я закрываю глаза и надеюсь, что моего единственного шанса будет достаточно.

И я хватаюсь за нож.

Моя рука обхватывает жесткую, грубую рукоятку и выдергивает нож. У меня есть миллисекунды, чтобы нанести удар. Я хочу вонзить нож в его гребаный член, но этого будет недостаточно. Я прикована, и как только он отойдет, все будет кончено. Мне нужно нанести удар туда, где он нанесет наибольший урон.

Поэтому я спускаюсь ниже.

Я выхватываю нож, немного сползая по стене, и поворачиваю голову, чтобы лучше видеть, куда придется удар, и изо всех сил бью по внутренней стороне его бедра.

Плоть прорезать сложнее, чем кажется. Я помню, что где-то это слышала, и отступаю назад, нанося удар, и ввожу лезвие в верхнюю часть бедра, сквозь холщовую ткань и кожу, почти с внутренней стороны, и тяну зазубренный край вверх со всей силой, которая у меня есть.

Мне требуется мгновение, чтобы уловить его рваный, яростный крик боли, но когда я это делаю, это самое приятное, что я когда-либо слышала. Я поворачиваюсь спиной к стене и наблюдаю, как Адрик прижимает руки к ране, из которой хлещет кровь, это чистый адреналин, эйфория.

Я задела артерию. Это был мой лучший шанс, и я его использовал. Я…

— Он рычит, выхватывает нож из бедра и бросается на меня. Я отшатываюсь назад, вовремя уклоняясь в сторону, и нож ударяется о кирпич, когда он начинает шататься, его кожа бледнеет, а сам он шатается в сторону.

— Я убью тебя, — шипит он, льдисто-голубые глаза смотрят на меня с ненавистью, но уже слишком поздно. Я сжимаю кулаки в кандалах, пока он отползает назад, его дыхание затруднено, и я слышу его гортанный мрачный смех, когда он падает назад, его грудь вздымается, втягивая воздух.

— Нет, я думаю, что я убила тебя, — шепчу я, не понимая, почему он смеется, что может быть смешным для него сейчас. Что его может забавлять…

А потом, наблюдая за тем, как жизнь уходит из его глаз, когда он прижимается к дальней стене, я понимаю, что именно это было, когда вижу карабин с ключами, висящий на другом конце его пояса.

У него ключ от моих кандалов. И он находится далеко от меня, дальше, чем я могла бы дотянуться, даже если бы мне удалось зацепиться за какое-нибудь орудие в подвале.

Если меня никто не найдет, я умру от жажды.

Я смотрю на полупустой стакан с водой, стоящий на откидном столике в недосягаемости, и чувствую, как на губах сжимается пузырек истерического смеха. Последняя форма пытки Адрика, оставленная здесь, чтобы я смотрела на нее, зная, что не смогу до нее добраться. Я знаю, что через день или два это будет новый вид ужаса, который я никогда не испытывала раньше и даже не представляла.

И все же…

Я не чувствую, что жалею об этом. Если мне суждено умереть, то не потому, что Адрик выбрал для этого средства, и не потому, что до этого момента он успел изнасиловать меня всеми возможными способами.

Он мертв.

Я победила.

В этом есть какая-то горькая сладость, даже если это означает, что я умру здесь, с его трупом. Я опускаюсь на пол, дрожа от этой мысли, глядя на него, из лица которого вытекла вся жизнь. Я не была так близко к мертвому телу со времен моей матери, и это был закрытый гроб.

Теперь я знаю, почему. Что бы ни сделал с ней мой отец, это не соответствовало той истории, которую он рассказал. А он не хотел, чтобы мы знали.

Я опускаю лоб на руки, скрещенные на голых коленях, и позволяю себе заплакать. Я плачу о своей матери, Лилиане, о себе и обо всех женщинах, попавших в этот ужасный мир мужчин, согнутых и сломленных по их прихоти, вся жизнь которых решена еще до того, как они успели высказаться. Я плачу о невинной девушке, которой я была, и о девушке, которая влюбилась в своего телохранителя и позволила ему завладеть частью себя, которую она хотела отдать. Я плачу о том времени, когда я думала, что Адрик был кем-то другим, о тех моментах, о которых я больше никогда не смогу думать так же, как раньше, и о тех, что были с Тео, потому что, несмотря ни на что, я не думаю, что когда-нибудь смогу простить и его. Даже если это не то же самое, он все равно причинил мне боль. Он потерял контроль, и наш брак всегда строился на лжи.