Опасные красавицы. На что способны блондинки

— Ну, моя дорогая, жаловаться мне грех. До тех пор, пока я жива, за мной будет оставаться эта квартира, мне не могут повысить квартплату. Мне приходиться потоньше намазывать масло, но я старею, и мне его нужно меньше. У меня по-прежнему есть солнце, и мои растения, и мои птицы, и всех их на мой век хватит. Я думаю, это куда как тяжелее для девочки твоего возраста, которая помнит, как дела обстояли прежде, и которой, однако же, приходится идти в ногу с переменами и принимать их, тогда как от меня люди ожидают, что я поведу себя как эксцентричная и глупая женщина. А молодых мне еще больше жаль. У них нет никаких проторенных путей; наверняка это порождает ужасное чувство неуверенности и, я думаю, делает их такими несчастными. Все заискивают перед ними, и, ей-богу, это должно быть ужасно. Возьмем, к примеру, слово «молодой», я хочу сказать, оно раньше обозначало то, что ему и положено обозначать, и не более того: молодой сыр или молодая женщина и только, а теперь говорят про молодой стул или молодое платье, и подразумевается, что это означает хороший, а когда ты снова и снова приписываешь людям достоинства и все время даешь понять, что следует ими восторгаться и им подражать, видишь ли, дорогая, это делает их жизнь очень трудной и скучной! Я знала одну благочестивую монашку, так вот, она порой говорила, что все убеждены: предназначение человека в том, чтобы нести тяжкий крест. Когда молодые совершают подлые вещи, я не могу отделаться от ощущения: это все оттого, что они ужасно несчастны. Конечно, есть прогресс, колоссальный прогресс, и это очень меня радует. У меня сейчас не так много учеников, но я всегда поражаюсь, когда они приходят, такие высокие, здоровые и активные, настолько не похожие на бледных маленьких малышей времен моей молодости. И я помню очень тяжелые времена, моя дорогая, мужчины всегда пили, потому что их жизнь была такой тяжелой, но они не кажутся мне более счастливыми или более удовлетворенными, и они больше жалуются, потому что рассчитывают на большее. Ей-богу, никак не возьму в толк, что они имеют в виду, когда толкуют о прогрессе, потому что, как мне кажется, это подразумевает, что люди — хорошие, и становятся еще лучше, а на самом деле, лапушка моя, мы-то с тобой знаем, люди рождаются плохими и имеют обыкновение становиться еще хуже, и, чтобы поставить добро впереди зла, всегда требуются неимоверные усилия, дорогая, что бы там ни говорили. Человек такой тщеславный и такой эгоистичный.

И Арлетт, которая отдохнула, с наслаждением помылась в ванной, хорошо поужинала, неожиданно для себя выложила всю свою историю и то наболевшее, что было у нее на душе.

— Ну что же, — сказала Бейтс под конец с немалой долей здравого смысла, — это, безусловно, очень полезно для тебя, дорогая моя, все равно как если бы ты сняла с себя корсет. Девушки больше не носят корсетов и не ведают, чего они лишены.

Арлетт ощутила в себе потребность возразить: хорошо, когда ты больше не обязана носить корсет.

— Конечно, дорогая, не думай, что я с тобой не согласна, здоровые девушки с развитыми мышцами живота, играющие в теннис, и без всяких там обмороков и истерик могут не терпеть ограничений. Но я настаиваю: познать ограничения — это для девушки полезно. Половое образование и раскрепощение женщины — ужасное лицемерие. Девушки, которые вышли замуж, не зная значения слова «секс», были порой очень счастливы, а порой очень несчастны, и я не верю, что сейчас они более счастливы. Я вышла замуж за моряка, дорогая, и научилась без этого обходиться.

— Мне это сейчас не прибавляет счастья, — сухо сказала Арлетт.

— Да, дорогая, то же самое и я чувствовала в 1940 году, когда мой корабль подбила торпеда. Ну а теперь давай будем очень разумны. Ты приехала сюда растерянная и ожесточенная, и ты не хочешь иметь что-либо общее с полицией, и, вероятно, абсолютно права, потому что у них, бедолаг, и в самом деле нет никаких соображений, но в данный момент у тебя тоже их нет. Тебе бы никогда не пришло в голову спросить у меня совета, потому что я глупая старая кляча, но я все-таки тебе его дам, и вот он: ты, вероятно, сможешь выяснить, кто убил твоего мужа, потому что это просто удивительно, на что ты способна, когда стараешься. Но неплохо также иметь друзей, на которых можно положиться, а ты для начала можешь рассчитывать на меня — и на этом, моя милая, мы отправимся спать, у тебя уже глаза слипаются.

— Ты вступила в Сопротивление в 1940 году, кажется? — спросила Арлетт.

— Да, вступила, и, более того, однажды я бросила бомбу в одного плохого человека на Еутерпестраат. Это — ужасное место, штаб-квартира гестапо здесь, в Амстердаме, и это было очень трудно, потому что я ужасно боялась бомбы и даже еще больше плохого человека, с которым шли солдаты. А еще больше того, что, как я знала, они возьмут заложников и казнят их, но это нужно было сделать, пойми.

— Я понимаю, — серьезно сказала Арлетт. — Это был неподходящий момент для того, чтобы снять корсет и расслабиться.

— Верно, лапушка моя, верно, — сказала старая матушка Контрапункт.