Опасные пути

— Ничего, смотрите только в оба! — и с этими словами Дегрэ поднял тяжелую шкатулку и понес к столу, но в двух шагах от него как бы нечаянно выронил ее из рук, и из нее попадали на пол записки, пакеты, свертки, коробочки, а также кошелек с деньгами; все это раскатилось по всей комнате.

— Видите, господа, все это очень важно! — воскликнул Манго, — здесь, может быть, и заключаются самые важные улики.

Он бросился к шкатулке и хотел собрать рассыпавшиеся предметы.

— Ради Бога, подальше от этих вещей! — воскликнул Ренэ.

— Здесь, может быть, находятся самые страшные яды! — в один голос предостерегли врач и аптекарь.

Манго с испугом отскочил.

— Берите же скорей бумаги, — шепнул Дегрэ Пикару.

Комиссар машинально повиновался. Он хотел подобрать все содержимое шкатулки и притом припрятать письма и записки, а поэтому он ревностно принялся собирать выпавшие вещи. Манго благосклонно улыбался, считая весьма похвальным такой поступок Пикара, не побоявшегося даже действия ядов.

— Благодарю Вас, господин комиссар, — сказал он, видя, что Пикар подобрал уже целую груду пакетов, — отлично! Теперь пожалуйте все это сюда, на стол!

Дегрэ злорадно прищурился; он предвидел это. Смущенный Пикар бросил на него сердитый взгляд.

— Что же Вы раньше не захватили писем? — прошептал Дегрэ, когда он и Пикар снова нагнулись над разбросанными предметами.

— А зачем Вы уронили шкатулку перед самым столом? Если бы Вы сделали это около печки, я успел бы спрятать половину бумаг!

— Мне очень жаль… — прошептал сержант.

Все было положено на стол, и когда члены комиссии рассмотрели предметы, то почувствовали невольный ужас. Манго встал и сказал торжественным тоном:

— Господа, разгадка перед нами: здесь — письма и заметки, мы стоим перед удивительными открытиями.

Все обступили стол. Аптекарь Симон приготовил курильницу, и лабораторию окутали густые клубы дыма от курева, которое должно было предохранить присутствовавших от вредного действия ядовитых запахов. Затем, завязав себе рот губкой, пропитанной уксусом, Симон приступил к обозрению флакончиков с жидкостями и порошков.

Прежде всего члены комиссии обратили внимание на толстый запечатанный печатью пакет, на котором четким почерком было написано: “МОЯ ИСПОВЕДЬ”.

Присутствующие молча переглянулись; Дегрэ многозначительно кашлянул и протянул руку к письму, но Манго остановил его:

— Стойте! Исповедь умершего принадлежит не судьям, а священнослужителям. Мы не имеем права посягать на излияния раскаявшегося сердца. Отец Викторин, — обратился он к кармелиту, — возьмите это письмо!

— Писавший эти строки уже предстал перед своим Судьей, — сказал монах, взяв письмо, — он пойдет в рай или ад, смотря по делам своим; но не должно смертным узнавать то, что Господь не открыл им! — и с этими словами монах вышел из комнаты и отправился в кухню Глазера, где был разведен огонь.

— Как это глупо! — прошептал Дегрэ, — из этой рукописи мы узнали бы все разом. Ах, уж эти мне попы!

Между тем Симон продолжал развертывать пакеты. Лица судей становились все серьезнее, так как в каждом свертке, в каждой коробочке находились все новые опасные вещества. Тут был и мышьяк, и вытравливающие жидкости, и кислоты, и эфиры, стеклянные флаконы, которые бережно хранились в деревянных футлярах. Наконец Симон вынул два маленьких флакона, наполненных, по-видимому, прекрасной, чистой водой; только на дне флаконов лежал тонкий, розовый, похожий на известь осадок. Аптекарь взглянул на него и покачал головой. Затем нашли горшочек, наполненный оловом, семь коробок с сильно пахучими порошками, множество семян ядовитых растений, бутылочки с надписью “Змеиный яд”, завязанные пузырем банки со спиртом, в котором хранились какие-то частицы человеческого организма (врач признал их за части человеческих кишок). Таково было содержимое шкатулки кавалера де Сэн-Круа, и, очевидно, он очень дорожил им, так как все было завернуто и уложено самым тщательным образом. Падение шкатулки на пол доказало, что всякие случаи порчи или повреждения были предусмотрены. Для чего же Сэн-Круа так старательно берег все эти опасные, недозволенные сокровища?

Судьи признали шкатулку за удобную вещь, которую, в случае грозящей опасности, можно было легко унести со всем ее содержимым или быстро уничтожить, а вместе с ней и все, что как бы нарочно было собрано в ней и при уничтожении отнимало у обвинения все улики. Исповедь могла явиться следствием раскаяния, и Манго склонен был думать, что здесь был не несчастный случай, а самоубийство.

Во всяком случае найденные вещества были еще не исследованы, и не было явной причины осуждать умершего. Свет на все дело могла бы пролить только исповедь, но она погибла в огне. Однако сержант нашел среди листков и записок испанскую бумагу и вытащил ее из шкатулки. Очевидно она лежала сверх всего другого, но при падении шкатулки смешалась с прочими вещами. Вот что было написано на ней: