Опасные пути

— Верно, — хихикнул другой. — И как все они теснят друг друга и как улыбаются! Просто не верится, что здесь и герцог де Лассаль, и Лонгвиль, и Беврон, и надменный Лайярд; вот только что вошел маркиз д’Эффиат. Погляди, как боязливо смотрит на дверь граф де Фиеск, как будто возможность проникнуть в спальню короля принесет ему миллион.

— Ты еще ничего не понимаешь, ты — еще слишком юный gentilsihomme des bas de soie[6]! — сказал первый. — Поэтому тебе простительны такие суждения. Действительно быть рано утром принятым французским королем Людовиком и пользоваться милостью присутствовать при торжественной минуте, когда его величество изволит подняться с постели, — это стоит дороже миллионов. Это — верная мерка королевской милости для наших придворных. Кто три раза не был допущен к королевскому вставанию, тот может быть уверен, что сделал что-то такое, за что его величество имеет причину гневаться на него.

— Это — правда, — ответил поучаемый. — Мне всего только два раза пришлось быть утром на службе в передней, и я ни о чем подобном не думал. Но разве так и должно быть? Разве необходимо, чтобы его величество на глазах всех придворных вставал с постели и менял белье? Не могу это понять! Скажу откровенно, мне это было бы в высшей степени неприятно. Я — простой слуга, но, меняя белье, всегда запираю свою дверь на задвижку.

— Этикет! Этикет! Ты еще не понимаешь этого, дорогой мой, — сказал старший лакей.

Вдруг невдалеке раздался резкий, пронзительный свист. Лакеи стремительно бросились к своим местам. Двери с шумом распахнулись, и в комнату вошел Бонтан, первый камердинер короля. Среднего роста, изящно сложенный, с приветливым лицом, сразу располагавшим всех в его пользу, он был одним из влиятельнейших людей того времени. Своенравный, упрямо державшийся раз принятых решений, презиравший права своих противников, Людовик XIV, однако, почти всегда благосклонно относился к просьбам своего камердинера. К чести Бонтана, он, как свидетельствует история, не только никогда не злоупотреблял своим влиянием, но многим помог, осушил много слез и не раз удерживал короля от чересчур быстрых решений.

Он вошел со словами: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”, — затем вынул из грудного кармана какую-то бумагу и расправил дорогие кружевные манжеты, так как, несмотря на ранний час, на нем уже был элегантный и изысканный костюм.

Вслед за возгласом Бонтана лакеи распахнули двери в галерею. Толпа знатных кавалеров наполнила длинный коридор.

Как только двери были отворены, один из лакеев громко повторил слова Бонтана: “Его величество изволил проснуться и откинуть одеяло”. Тотчас же наступила торжественная тишина. На пороге широко раскрытых дверей показался Бонтан с бумагой в руке. Сделав короткий, вежливый поклон, он громко произнес:

— Его величеству угодно было приказать, чтобы при сегодняшнем вставании благоволили присутствовать следующие знатные кавалеры и благородные дворяне — граф Граммон, граф Виронн, герцоги Ленгвиль, Рошфуко и де Кандаль; дворяне Бутвиль, Тюренн, д’Арси, де Мора и Пюисье. После вставания его величество изволит приветствовать господ кавалеров и дворян.

С гордой, торжествующей улыбкой прошли вызванные через королевские покои до самой спальни. Бонтан передал бумагу красивому дворянину, находившемуся в галерее еще до открытия дверей. Это был не кто иной, как уже знакомый нам Антуан де Пегилан, осыпанный королевскими милостями, предназначенный к высокому положению, пользовавшийся влиянием в качестве любимца и уже носивший титул графа де Лозенн; редкий из членов его рода так быстро получал возможность окружить свое имя такими почестями и отличиями.

Назвав еще раз имена всех приглашенных к королевскому вставанию, граф Лозен обернувшись сказал:

— Кавалер Воронова Клюва, исполняйте свою обязанность.

От толпы немедленно отделилась сотня дворян. Все они носили красные бархатные плащи, похожие на плащи герольдов; на груди виднелся окруженный золотыми лилиями вензель короля, а под ним — орден Святого Духа, богато и изящно вышитые золотом. В правой руке у каждого была алебарда, клинок которой был заострен на подобие птичьего клюва, вследствие чего эти гвардейцы и носили название gentilshommes au bes de cordin. Этим избранным отрядом командовал Лозен.

Впереди всех шли сто алебардщиков, за ними — Лозен, сзади всех следовали приглашенные к королевскому вставанию. Не удостоившиеся приглашения удалились недовольные, с твердым намерением на следующее утро опять явиться во дворец.

Пройдя три или четыре обширных покоя, превосходивших один другой в роскоши отделки, процессия достигла кабинета короля, где один из дворян немедленно стал на часах возле письменного стола, заваленного бумагами. Впрочем здесь всякий мог бы смело рыться, потому что великий король неохотно занимался чтением или письмом. Дворяне выстроились плотными рядами перед дверями королевской спальни. Граф Лозен приблизился к дверям, осторожно постучался и отступил на шаг. Тогда дверь бесшумно отворилась, и в ней показался второй камердинер, возвестивший вполголоса: