Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Одно из важных отличий сюжета Черная «Волга» II от Черной «Волги» I заключается в его переходе из взрослой среды в детскую. В отличие от сюжета с машиной Берии, эта версия представлена детскими рассказами — точнее, воспоминаниями о рассказах, услышанных в детстве и, как правило, от детей (в пионерлагере, в школе, во дворе). Не следует путать легенду Черная «Волга» II с теми, что в литературе по детскому фольклору называются «страшилками» — например, с историями, собранными Эдуардом Успенским и Андреем Усачевым⁷³⁵. Опасные вещи, которые действуют там (гроб на колесиках, «автобус с черными шторками»), не существовали в реальности, в отличие от черной «Волги», которую каждый ребенок мог наблюдать на городских улицах.

Бывали и исключения: иногда черной «Волгой» пугали детей взрослые, но вполне возможно, что взрослые просто использовали известный им детский нарратив в дисциплинарных целях:

Черная «Волга» — о ней рассказывали (причем, эту страшилку распространяли даже воспитатели в детском саду), что она ездит вечером или ночью и хватает детей — тех, которые потерялись или просто гуляют одни. Так вот мальчика из соседнего района (или детского садика) забрали <…> Кажется, ездили в ней один или два дядьки⁷³⁶.

От предыдущего типа сюжет Черная «Волга» II отличается неопределенностью «агента угрозы». В большинстве собранных текстов не говорится, кто сидит в машине. Даже если «агент угрозы» как-то идентифицирован (как, например, в только что процитированном тексте, где в черной «Волге» сидят «один или два дядьки»), остается неясным, что он делает со своими жертвами. Только 4 респондента из 61, слышавшего об опасной черной машине, идентифицируют ее водителя как шпиона, маньяка, охотника за органами (то есть их версии близки к сюжету Черная «Волга» III, о котором речь ниже). Наружность пассажира (или пассажиров) «Волги» остается за кадром — даже в развернутом повествовании, лишенном сетований мемуариста на плохую память, показывается только «черная рука»:

В детстве я хорошо знала, что черная «Волга» ворует детей. Моя ровесница Люда передавала следующее: «Один мальчик гулял на улице, и вдруг возле него остановилась черная „Волга“. Опустилось черное окошко, и оттуда высунулась черная рука, она протянула мальчику мяч. Мальчик захотел его взять, и его затянуло в „Волгу“. Больше его никто не видел»⁷³⁷.

Но чаще «агента угрозы» как бы нет вовсе, а страх вызывает сама машина: она сама «крадет», «увозит», «убивает». С какой целью и куда похищается жертва, что с ней происходит после похищения, легенда тоже, как правило, умалчивает. Дети попадают в неопределенные «страшные места»⁷³⁸, увозятся «навсегда в неизвестном направлении»⁷³⁹ или просто исчезают: «что потом происходит с этими детьми, не рассказывали — просто пропадают и все»⁷⁴⁰.

Итак, Черная «Волга» II говорит о похищении детей, но умалчивает о его целях и обстоятельствах и оставляет «за кадром» личность похитителей. Эти умолчания и отсутствующие идентификации в сюжете о «неизвестной черной машине» возникают не просто так: скорее всего, они связаны с переживанием опыта репрессий и взаимодействий с тайной полицией. Именно поэтому умолчания в этой легенде появляются именно в тех же смысловых точках, что и в рассказах о репрессиях и лагерях. Это следствие «нехватки языка», с которой сталкивается говорящий при описании опасных объектов и явлений.

Система избегания прямых именований при описании деятельности НКВД–МГБ–КГБ была частью советской речевой повседневности⁷⁴¹. Для говорения о лагере и тюрьме, а также о любых взаимодействиях с «органами» в советской речи часто использовались эмоционально нейтральные конструкции с указательными местоимениями и наречиями: позвонить куда следует, вызвали туда, вернуться оттуда. При помощи подобной конструкции описывается возвращение из лагеря одного из персонажей повести «Зияющие высоты»: «Хмыря знали все. А Учитель был Оттуда, и это производило более сильное впечатление, чем возвращение из космоса. Оттуда, как всем известно, не возвращаются»⁷⁴².