Опасные советские вещи. Городские легенды и страхи в СССР

Довольно устойчивым обозначением лагеря и тюрьмы (и шире — мира, в котором оказывается человек после ареста) становится неопределенное «там». Причиной появления подобных конструкций был не только страх, но и полное отсутствие информации о предмете речи. Часто родственники ничего не знали о том, что произошло с арестованным, где он находится или находился в последние минуты жизни. Надежда Мандельштам много раз видела во сне своего погибшего мужа и каждый раз безуспешно пыталась спросить у него, «что с ним „там“ делают»⁷⁴³. Комментируя эту фразу, Александр Эткинд замечает: «У нее (Надежды Мандельштам. — А. А., А. К.) не было другого способа представить это „там“, куда забрали ее мужа, кроме неопределенного грамматического маркера, который она с долей самоиронии передала в кавычках»⁷⁴⁴. «Там» как обозначение не только лагеря и тюрьмы, но и вообще мира, в котором оказывается человек после ареста, может выделяться кавычками, а может, как в мемуарах Евгении Гинзбург, писаться большими буквами: «И взгляд… Пронзительный взгляд затравленного зверя, измученного человека. Тот самый взгляд, который потом так часто встречался мне ТАМ»⁷⁴⁵.

Мотив «невозвращения» — еще одна деталь, объединяющая позднесоветскую легенду с реалиями Большого террора. Легенда утверждает, что после встречи с опасной машиной ребенок пропадает навсегда: «черная лаковая „Чайка“, заберет навсегда и никогда не вернешься — как-то так»⁷⁴⁶. Что именно происходит с жертвой, остается при этом неясным. Полнейшее неведение семьи арестованного о его судьбе — частый мотив в рассказах потомков репрессированных. Это неведение объединяло Надежду Мандельштам с семьей безвестного крестьянина, сгинувшего в 1933 году:

У нас [в семье] не знали ничего. Знали вот, что пришли люди в кожанках, эти ГПУ-шники, увели его — и все. Больше никто ничего не знал. Даже дед у меня не знал, что вот… когда у него отец умер, в каком лагере он был — наша семья узнала об этом неделю назад. Благодаря тому, что вот я решился сделать запросы на Лубянку и… А так вообще никто ничего не знал. Увели и увели, и все⁷⁴⁷.

Умолчания в сюжете Черная «Волга» II связаны с переживанием опыта репрессий и взаимодействий с тайной полицией. Детские страшные истории о черной «Волге» воспроизводили отдаленные во времени, но типичные сюжеты из реальной жизни очевидцев и жертв Большого террора: кого-то забирает черная машина и этот кто-то исчезает навсегда, а родные ничего не знают о его дальнейшей судьбе. По механизму действия позднесоветская легенда подобна сновидению больного травматическим неврозом⁷⁴⁸: она воспроизводит ситуацию, в которой оказывались непосредственные свидетели террора, — ужас, неизвестность, невозможность представить судьбу жертвы и понять мотивы палачей.

О том, каким образом мог действовать механизм «передачи страха» от поколения людей, заставших сталинский террор, к их детям, родившимся уже после ХХ съезда, дает представление воспоминание одной нашей собеседницы. Ребенок совершает страшное, с точки зрения родителей, преступление против советской власти, и они пугают его черной машиной:

Я слышала постоянно от своих родителей, что если едет черная машина, то надо отойти подальше от нее. <…> Они помнили, что если ты что-то против власти даже думаешь или что-то делаешь, то ночью приедет черная машина, и тебя не будет. Я говорила: «Но ведь куда-то меня увезут, где-то я буду?» Они говорили: «Нет, тебя уже не будет» (здесь и далее курсив наш. — А. А., А. К.). Они серьезно за меня боялись. Я просто когда маленькая еще была, совсем маленькая, я где-то нашла какую-то книжку и разрисовала портрет Ленина. Ну там усы, брови нарисовала, еще какую-то фигню… И я видела, как мать с отцом просто побелели от страха. Они вырвали эту страницу, сожгли, и пепел смыли водой, чтоб никаких следов не осталось. А я — мне было, наверное, годика 4–5 — я говорю: «А что такого-то?» А они: «Если кто-то об этом узнает, то приедет черная машина, и ты исчезнешь». Типа и раньше люди исчезали, и сейчас исчезают. А я говорила: «Они же не могут просто так исчезнуть, куда-то же их увозят?» — «Может быть, их куда-то и увозят, но найти их невозможно, и никто не возвращается»⁷⁴⁹.

В этом рассказе есть и страшная черная машина, которая забирает провинившихся перед властью людей, и мотив «исчезновения навсегда» («тебя не будет», «ты исчезнешь»), и неспособность родителей назвать и описать то место, куда исчезают люди. Наша собеседница слышала эту историю в середине 1960‐х годов. Проходит десятилетие, и некоторые элементы — например, объяснение, почему черный автомобиль забирает людей, — выпадают из этой конструкции. Остаются: страх перед черной машиной; невозможность описать место, куда она увозит; исчезновение навсегда. Дети 1970–1980‐х годов уже не считывают всех значений, с которыми связан черный автомобиль, но знают, какие эмоции он должен вызывать.