Опасные связи. Зима красоты

Вскарабкавшись на подоконник, я высматривала прорезь в парчовых занавесях, ловила момент, когда ветер вздует их, чтобы заглянуть в щелку. Я была так поглощена этим, что не заметила силуэт, скрывавшийся от света в тяжелых складках парчи. Ветер все не дул, я протянула руку. И тут другая рука стиснула мое запястье: не делай этого, — если тебя заметят и отведут к твоему отцу, тебе не сдобровать.

Волосы его были напудрены, подбородок тонул в пышных кружевах жабо, он выглядел хрупким, несчастным и разозленным.

Он сам откинул занавесь: ладно уж, гляди, коли пришла! — и пока я упивалась зрелищем золотой посуды, ярких сполохов света и щебечущих дам, он шептал мне прямо в ухо: «И что хорошего ты здесь нашла; ты только глянь: ноги тощие, чулки гармошкой, парики посъезжали, румяна растаяли и несет от них прогорклым салом».

«Отстань, замолчи! Ты уже привык, а я…»

«А я!.. А я!.. Да ты просто дурочка! Моему отцу нужны деньги, ему вечно нужны деньги, а их ссужают лишь тому, у кого их полно или кажется, будто полно. Ты посмотри, как он вьется вокруг толстухи Гертруды Ховеншталь, — главная богачка-то ведь она, супруг ее — ничто, пустое место, дунь и полетит! Посмотри, как моя мать улыбается через силу. Знаешь, сколько недель мы потом будем доедать остатки праздничного ужина? Черт бы побрал это вонючее стадо!»

Вдруг он оттолкнул меня: спрячься, сюда идут! — и задернул перед моим носом пахнущие пылью занавеси.

«Ага, вот ты где! Пойдем-ка, сынок, ты мне нужен».

«Вам требуется помощник, чтобы поднять ее с кресел?»

«Арман-Мари, не будь наглецом, графиня Ховеншталь — наша гостья».

«Наша БОГАТАЯ гостья».

Молодой петушок бесстрашно смотрел в глаза отцу: ну, что еще вам угодно от меня? Чтобы я пригласил потанцевать ее дочь? Так ведь там и двоим не справиться.

«Арман-Мари, вы сейчас же и без разговоров подчинитесь приказу вашей матери!»

Они скрестили взгляды, как шпаги. Глаза арматора внезапно погрустнели: до чего же ты похож на дядю… ладно, делай, как знаешь.

И он удалился тяжкой поступью пожилого человека. Арман-Мари вытер вспотевший лоб, сорвал с шеи жабо, распахнул ворот сорочки, глубоко вздохнул. Обо мне он забыл, я же, не шевелясь, восхищенно взирала на него. Мальчики — те, по крайней мере, могли безнаказанно восставать против отцов, особенно когда ничто не заставляло младшего преклоняться перед Именем, чтобы достичь своих целей.

Наконец он успокоился; стихия праздника опять прихлынула к нам, подхватила меня, вознесла на гребень волны. Тщетно пыталась я сойти незамеченной, я была ТАМ. И конечно не смолчала, — ведь я тоже всегда храбро шла навстречу опасности.

«Ты не любишь своего отца?»

«Дура! — крикнул он. — Я не люблю, когда он заставляет меня делать то, чего я не хочу, а ты молчи, слышишь!»

Он больно вцепился мне в плечи, но вдруг мне стало страшно, что он разожмет горячие пальцы, и я сказала: значит, ваши дела плохи…

Его руки сжали мне шею: «Да, да, плохи, корабли тонут или приходят слишком поздно, шелка больше не продаются, а он стоит на своем. Но ты, Изабель, молчи, слышишь, молчи!»

И он резко оттолкнул меня. Миг назад я еще чувствовала тяжесть его тела и вдруг — ничего, пустота, отчаяние. Мне было всего двенадцать лет, но я уже узнала, что такое отчаяние. И я с гордостью вспоминаю, что сделала и сказала тогда. Я сорвала с себя чепчик, выпустив на волю кудри: когда ты красива, ты всегда сумеешь добавить лишний штрих к своей красоте, а я уже была красива, я ЕЩЕ была красива. «Нет, не стану я молчать! В городе говорят, будто он тебе не отец, а дядя, и ты можешь оспорить его права, раз он отнял у тебя добро, а еще говорят…»

«Кто это говорит?»

«Я!»

И тогда он начал смеяться. Весело, беззаботно. Я ожидала от него всего, что угодно, только не этого хитроумия, с которым он хотел обвести меня вокруг пальца, словно последнюю простушку. Он подобрал мой чепец, расправил воротничок и все это, продолжая смеяться: «Я родился спустя одиннадцать месяцев после их свадьбы. Что ты на это скажешь, маленькая чертовка? Я гляжу, ты и про бал забыла».

Да, я забыла про бал, я обрела нечто лучшее.

Я сдернула с его плеча повисшее на нем жабо и, выпрыгнув в окно, крикнула: «Я верну его тебе в тот день, когда ты на мне женишься!» И удрала. Он стоял, подбоченясь, и глядел мне вслед. Теперь он уже не смеялся.

1 октября 1789.