Опасные связи. Зима красоты

Мне казалось, что я решилась окончательно; последние остатки былых страхов не в счет. Если Полина добьется успеха, мне придется привыкать… привыкать к незнакомке, какой я стану… разве это не ужасно?! Мне все время вспоминался Лауда: благоприобретенное безобразие поможет ему скрыть старость, когда та нагрянет. Ей уже не удастся изуродовать его, дело давно сделано. Найди я в себе мужество показаться ему, встать лицом к лицу, я бы задала давно мучивший меня вопрос, пусть-ка ответит: бываем ли мы когда-нибудь похожи на самих себя? У нас есть лицо — наше ли оно? Мне кажется, он должен знать это, ведь ему-то суждено было пользоваться двумя обликами. Но куда там! — я никогда не осмелюсь с ним заговорить.

Вместо этого я вернулась в темно-красный домик, так оно было проще. Позвонила однажды днем, чтобы наверняка застать одну Рашель. Она ничуть не удивилась: проходите, калитка в саду всегда отперта.

Рашель сидела перед довольно большим холстом; забытый окурок тихонько дымился сам по себе в уголке губ.

Она показалась мне бледной, увядшей; серый свет, падавший из окна в крыше, не красил ее бескровное лицо. Она хмуро и пристально оценивала взглядом свою работу.

На переднем плане была изображена пожилая женщина с поникшей головой. От нее отделялся целый ряд лиц, все более и более молодеющих по мере того, как они поднимались вверх, к краю холста. Там, в беспорядочном мельтешении расплывчатых пятен, вырисовывалось крошечное детское личико. У ребенка был совсем старческий взгляд, у женщины — те пустые молочно-голубые глазки, какими смотрят все новорожденные. Не могу сказать, что мне нравится такого рода живопись, стремящаяся любой ценой привести вас к аллегорическим заключениям. Но тут было нечто иное, более сложное.

— Все возрасты жизни?

— Если хочешь. В холодильнике есть сок, можешь налить себе.

На другой картине фантастическое, странно изогнутое существо в белых перьях падало в пропасть. Фон светился, лик неведомого создания озаряла вдохновенная трагическая печаль. Что-то от Вильяма Блейка[93], только менее загадочное.

Рашель улыбнулась:

— Ну как, хорош?

— Куда он падает?

— Понятия не имею. Мне хотелось бы, чтобы это полотно вешали то так, то эдак. Переверни его, — теперь понимаешь, что я хотела сказать? Он падал, сейчас он воспаряет.

Рашель маленькими глотками отпивала сок. Пальцы ее ощутимо дрожали. Но она смотрела, как я смотрю на них, с полнейшим безразличием.

— Итак, юная «персона», что вам угодно от меня?

— Я не знаю, что мне делать.

— Чего вы боитесь?

Трудновато было объяснить ей: моя боязнь красоты кого хочешь удивила бы!

— Поймите, Рашель, у меня свое, единственное в мире лицо, пусть даже оно отвратительно. И я вовсе не уверена, что смогу сохранить свою, единственную в мире душу, приобретя внешность «женщины-как-все».

Она жестом прервала меня:

— Это не так. У вас не будет лица «женщины-как-все», не пытайтесь меня одурачить. Вы прекрасно поняли, что будете красивы, почти наверняка красивы и уж во всяком случае станете жестокой или, по крайней мере, злой, это-то очевидно, просто бросается в глаза.

— Но я вовсе не злая!

— Потому что сейчас у вас нет для этого «ресурса». Вспомните, — вы ведь сами приписали эти слова вашей Изабель. На самом деле вы почти ничего не знаете о себе, да и знать не можете, и теперь, в двадцать пять лет, наконец вам предстоит познакомиться с собою, а это нелегко. Вы невольно, инстинктивно станете сопротивляться власти собственного лица. Вот это-то, мне кажется, и пугает вас. Примерно так же я боялась бы вдруг оказаться здоровой после пятидесяти лет жизни с пороком сердца. Вы ведь именно об этом думаете, верно? И вы сказали себе: она-то поймет.

Я покраснела.

Рашель похлопала меня по плечу, успокаивающе почмокав губами. Она не спросила, почему я ничего не предпринимала до встречи с Элен, — а ведь я сама зарабатывала себе на жизнь, и моей матери не за что было зацепиться, — я не нуждалась в ее деньгах; тем не менее я все откладывала и откладывала решение… Рашель явно интересовалась причиной подобной инертности, и я поторопилась перейти к другим картинам, боясь, что она заговорит. Рассматривая их, я чувствовала на себе ее взгляд. Рашель спокойно усмехнулась:

— По-моему, вы еще не созрели окончательно. Но не торопитесь, не делайте ничего такого, о чем после пожалеете; вы ведь из числа тех, кто обожает мучиться угрызениями совести на пустом месте.

— Ну а вы, — что вы делаете, чтобы вылечиться?

Она опять усмехнулась:

— А кто это здесь только что говорил «я вовсе не злая!»? Знайте, юная моя «персона»: я нахожу отвратительным ждать чьей-либо смерти, чтобы затем воспользоваться его сердцем. А я не желаю давать повод к отвращению, такое желание — почти порок.

— Но существуют ведь и другие средства.

— Мне они не годятся, и потом, я всегда очень боюсь заканчивать начатые картины, — для чего тогда жить, чем заниматься? Пожинать плоды трудов своих, наслаждаться славой? Нет уж, увольте!