Опасные связи. Зима красоты

Я ушла поздно, неприлично поздно. Мне не хотелось утомлять ее, но этот вечер оставил в моей душе воспоминание о блаженной, мирной, невесомой тишине, которая — я это предчувствовала — быть может, не повторится никогда. Но Рашель и не гнала меня. Время от времени она взглядывала мне в лицо, и в глазах ее мелькал легкий интерес. Откровенно говоря, больше всего мне нравилось в ней то, что она сразу же привыкла ко мне. Все-таки я эгоистка, но кто из людей не эгоист?! Машину свою я оставила за полквартала, у перекрестка; увидев Элен и Полину, успела шмыгнуть в ближайшую подворотню. Они меня не заметили и медленно прошли мимо. Полина курила и прихрамывала на ходу.

— Черт меня дернул надеть эти колодки!

— Все туфли жмут в первый день.

— О Господи! Все ты со своими глупостями! За каким дьяволом мне было мучиться на этих идиотских шпильках?

— Кроссовки и выходной костюм — это, знаешь ли…

— …ужасно, безвкусно и так далее! Знаю и без тебя! Как думаешь, Рашель уже легла?

— А тебе зачем?

— Из-за малышки. Я хотела еще разок пересмотреть вместе с ней наброски, мне тут пришло в голову, как попроще перекроить ей рожицу.

— Я гляжу, тебя заело всерьез, а?

— Н-да, но она-то предпочитает Рашель.

— Не знаю, не думала.

— А о чем ты, интересно, думала?

Они обе засмеялись: ну-ну, старушка, пора бы уж утихомириться. Ты ведь знаешь, что ее Изабель интересует меня вне зависимости от литературной формы или платы за операцию.

Продолжения я не услышала. Сидя в машине, я с удивлением обнаружила, что отвечаю на вопросы Рашели, начиная с тех, которые она мне не задавала.

Я не пыталась приукрасить свое лицо из гордости. С самого детства мой братец, стремясь выиграть на контрасте, искал отражение своей красоты в моем безобразии, находя в этом занятии невинные услады, которым я не сразу подобрала название. Мне так и не удалось обидеться на него за это, но, достигнув возраста желаний, я принялась упорно искать того из мужчин, кто захотел бы меня ВОПРЕКИ. Я прекрасно понимала, что кроется за этим стремлением. Мне знакомы все низменные побуждения, стоящие за якобы голым вожделением, но, что поделаешь, — я ведь из рода Изабель, которая шла на бой с открытым забралом, ни от кого не пряча пустую глазницу. Только дерзости у меня поменьше, меньше «куража»…

Что же до моего дрянного братца Диэго, этого маменькиного сынка, то, если он несчастен, меня это не радует, но и не печалит. На его смазливой пустой мордашке написано нечто, предостерегающее женщин: берите и пробуйте этого красавчика, «не отходя от кассы»! Ни одна из них не задержалась надолго. Мой брат… как бы это выразиться… нравится, но не соблазняет. В буквальном смысле этого слова. Я люблю вспоминать первичный, забытый смысл слов. Он приятен, как бывает приятно, когда тебя гладят по шерстке, вылизывают, ласкают; как приятны на ощупь большие овальные куски мыла «Жироду»… а мыло — оно тает быстро. Может, я действительно злая — за внешней надменной невозмутимостью? О Господи, не знаю!

* * *

Несмотря на бешеный приступ гнева и последующее отчаяние, Аннеке, грудь Аннеке продолжала источать молоко.

Молодая женщина повзрослела в один миг, лишившись со смертью Виллема того перламутрового сияния юности, что составляло все ее очарование. Отныне в ее темнеющих с возрастом волосах змеилась седая прядь, которую Коллен отыскивал, забираясь даже к ней под чепец, чтобы намотать себе на пальчик. Молчаливая, потухшая, она почти не покидала комнату, где спал выживший малыш, которого она теперь называла сыночком.

Именно в это время Изабель и объявила, что собирается окрестить Коллена, не дожидаясь возвращения его отца, и Хендрикье насторожилась. Но так ни до чего и не додумавшись самостоятельно, она в один из вечеров уселась на скамеечку у ног Изабель, всем своим видом являя настоятельный вопрос.

Изабель вздохнула. Она угадывала за дверьми невидимое присутствие двух служанок Мадлен, которых Минна незаметно внедрила в домик у порта. Элиза и Дина сменили испуганное отвращение первых дней на спокойное безразличие, удивлявшее их самих. Более разговорчивая Элиза с философским видом заметила однажды: «Вот уж верно, что ко всему можно привыкнуть!»

«Нас здесь шестеро, — думала Изабель, — пять женщин и ни одного мужчины. А жизнь продолжается. И на ошибках нужно учиться».

«Ну так что? — Хендрикье прямо сгорала от нетерпения. — Вы ведь неверующая, безбожница, а тут вдруг затеяли крещение, к чему бы это?»

Крещение… оно дает имя, оно закрепляет за тобою место в этом мире, которым неведомо кто и как правит, понятно тебе это, Хендрикье? Ты ведь не знаешь, на чем держится мир, а я-то знаю. Кроме того, крещение укрепляет связи в семье, если родители вдруг умрут. Мы ведь живем в дикие, свирепые времена.

Хендрикье встала во весь рост, подбоченилась: «Ну и кого ж это вы собрались просить опекать Коллена, кто в этом городе заменит ему Армана, Мадлен или вас? Кто будет ходить за ним лучше, чем мы?» Хендрикье прямо пылала гневом: «Никак, мы уже умерли и не в счет?»