Опасные связи. Зима красоты

Среди людей, посвященных в ее замысел попутешествовать, Изабель легко находит тех, кто хранит старинную приверженность к ТАЙНЕ, и тот факт, что нею следят — ибо любят! — ничего не меняет в положении вещей. Итак, она замыкается в действиях и жестах, которые отныне никого более не удивляют. Разве не чувствует она себя в порту как дома?! Она толкует с Жозе, которого давно уже зовет Пепе — дедушкой; этот, сидя за стаканчиком шнапса, готов переделывать мир по два раза на дню. Она беседует и с Хоэлем — сурово и по-мужски грубовато — о войне, о Революции, и ее едкий, приятельски-фамильярный тон отнюдь не располагает к ласкам, хотя он только о том и помышляет и хотя ей это известно.

Но ничто в их беседах пока не настораживает окружающих. Женщины мало-помалу успокаиваются, даже Минна, забыв о бдительности, гордится собой: она, мол, употребила во благо то, что ее сын всячески скрывал от Изабель. Да и все прочие пребывают в приятной безмятежности, столь удобной для той, что затаила в сердце хитроумные свои планы.

Однажды вечером Минна даже признается, что легкое волнение и мелкие, постыдные уловки, направленные на обуздание Изабель, разгорячили ей кровь почти так же, как любовные желания в юности, и Хендрикье, выслушав ее, мрачно покачает головой. В очередном письме к своему Джоу она с обычной прямотой скажет, что ей стало стыдно за старуху. «Ты ведь знаешь, как я осуждала Изабель, когда она водила за нос Шомона; я находила непристойным то удовольствие, которое она получала от бессилия стряпчего перед нею. И вот теперь Минна пустилась в такие же проделки; будь я на ее месте, я бы прежде хорошенько подумала…»

Но это все пустяки. Невзирая на тревожные слухи из Франции о набирающей скорость гильотине, они ведут прежнее сонное существование в привычном домашнем мирке, который не сотрясают никакие бури; они уверенно глядят в будущее, сулящее им возврат «своих» моряков — мужей, сыновей, любовников. Живут, как жили сотни лет подряд — во всем по-деревенски прижимисто; для этих женщин время движется еле-еле и отнюдь не в том направлении, какое им хорошо знакомо.

Но вот грянул гром, и они забегали: однажды утром Хендрикье приходит из своего дома, где она еще иногда ночует, и видит распахнутую входную дверь; Элиза и Дина, сидя на ступеньках лестницы, растерянно глядят на остывающие горшки с горячей водой и льют слезы: Изабель исчезла.

«Пойми, Джоу, я пришла в ярость. Как я могла обмануться и принять полыхающий пожар за мирный зимний огонек?! Я завопила, я бросилась в комнату Коллена, — слава Богу, она уехала одна. Со злости я расколотила две миски, чуть не отхлестала Дину по щекам за какую-то мелкую провинность; я бушевала вовсю! Пока Элиза бегала с этой новостью к фру Минне, я металась по дому, не зная, куда приткнуться, бранясь шепотом, чтобы не разбудить малыша, который и так слишком скоро все узнает, и проклиная упорно молчавшую Аннеке. Вот уж кто меня удивил, так это она! Наша “умница” вдруг заявила, что Изабель сама имеет право решать; она, мол, не обязана перед нами отчитываться, и тогда я заорала во всю глотку, как ненормальная: интересно, что бы ты запела, если бы наша маркиза увезла Коллена!

Минна, одетая наспех, в криво напяленном чепце, прибежала, хватаясь за сердце и шепча: “О Боже, Боже, какое безумие!” Кроме этих испуганных и бесполезных причитаний я от нее так ничего и не добилась. Опять и снова приходилось нам сидеть и ждать неизвестно чего, и вдруг я поняла, что и мне тоже хотелось бы наконец уразуметь, в чем же смысл нашей древней, еще от Адама и Евы, доли — ожидания? Вдумайся в это и запомни, Джоу, — я больше не хочу жить в вечном ожидании».

А в это время Изабель сидит в легкой двухвесельной шлюпке под маленьким парусом; суденышко крадучись пробирается к скрытой в утесах бухточке, под самым носом у английских кораблей на рейде, у таможенной братии, стерегущей контрабандистов с их солью, и редких солдат еще молодой Республики, следящих за передвижениями на побережье. Изабель, Пепе и его племянник Антон отыскивают взглядом берег в промозглом тумане; невозможно распознать, далеко или близко земля, ползет ли марево с берега или с моря. Три ночи, проведенные на песчаных отмелях, около скудного, дымного, не согревающего костерка, сравняли всех троих в безобразии. Изабель способствует своему усерднее других; ее ладони покрыты кровавыми мозолями от весел, волосы засалились и свалялись, тяжелые от налипшей глины юбки цепляются и рвутся об острые камни. И все же Пепе покачивает головой: спрячь свой глаз!

— Который?

— Здоровый. Пока он виден, никого ты своими лохмотьями не проведешь.

Изабель внутренне ликует. При дворе злословили: красотка Дюбарри так и не смогла избавиться от запаха сельдяных бочек;[97] ей же, напротив, никак не удается впасть в ничтожество.