Опасные тропы

Аракелян предложил Христофорову поселиться у него, поскольку приехал тот по вопросу, которым в колхозе занимается именно он, Симон Аракелян. Христофоров некоторое время колебался, неудобно-де как-то стеснять людей, особенно докучать Илье Лукичу: у него еще горе свежее, а тут чужой человек… Симон поддержал Христофорова, чуткость приезжего ему понравилась.

— Ну, смотрите, вам виднее, — согласился старик. — В таком случае оставайтесь здесь, отдыхайте, а завтра встретимся.

— До завтра, — инспектор пожал Котомцеву руку, и тот ушел домой.

Гостю дали умыться и пригласили к столу.

— Вы как наши армянские кушанья? — обратилась к нему Майя.

— Ем с удовольствием.

— Прошу отведать моего вина, — Аракелян взялся за кувшин.

— Спасибо, не откажусь, — повеселел Христофоров, — мне бы сюда чемодан мой от деда — там кое-что есть…

— Вон ваш чемодан, в углу стоит, — сказала Майя.

— Вот это дело! — Христофоров потер руки от удовольствия. — Тут у меня для такого случая найдется и покрепче.

Он вынул из чемодана бутылку «Столичной».

— Давайте-ка, друзья, выпьем за здоровье молодой хозяйки. Понимаю, понимаю, вам лично нельзя — младенец… Ясно. — Разлил водку по стаканам, себе и хозяину. — Ну, поехали, — и привычно опрокинул стакан. Слегка поморщился. Аракелян не отставал.

Закусили. Христофоров налил по второму.

— А теперь выпьем за вашу счастливую семейную жизнь, — предложил он взволнованно, но Аракелян попросил повременить.

Христофоров согласился.

— Откровенно говоря, — сказал он, — я чувствую себя сейчас не очень важно.

— Почему? — удивился хозяин.

— Как-то близко принял я к сердцу горе Ильи Лукича… То сына убили, а недавно дочь умерла — такое перенести нелегко…

Майя утирала повлажневшие глаза.

— Я от всей души его жалею… и Симон — тоже…

Христофоров резко махнул рукой, произнес с горечью:

— Все мы жалеем на словах. А вот на деле что получается? Сидим, выпиваем, а там старый человек убивается… Рассказал он мне давеча: на Асмик смерть приемной матери подействовала страшно, сны ей какие-то снятся, мерещится всякая чепуха… Ей бы старика поддержать, а тут ее поддерживать надо.

— Асмик — подруга моей жены, — заметил Аракелян.

— Да? Вот видите, друзья, нехорошо получается. Ну, выпьем, Симон, еще по одной — за такого труженика, как вы, можно. — Снова выпили, закусили.

— Ему много нельзя, — Майя с беспокойством посмотрела на мужа.

— А мы больше и не будем, все, — Христофоров развел руками. — Мне, право, неудобно: там горе у хороших людей, а мы тут… Послушайте, Симон, разве мы с вами не можем управиться одни? Пусть бы ваша супруга пошла к подруге. Честное слово, не могу чужого горя видеть.

— Товарищ прав, — обратился Аракелян к жене, — иди к Асмик. Только возьми с собой ребенка.

— Хорошо, — согласилась молодая женщина, — я через часок вернусь.

— А вы не спешите, — засмеялся Христофоров, — мы из-за стола не скоро встанем.

Взяв ребенка, Майя ушла.

— Ну, по последней, — предложил инспектор. Появилась новая бутылка «Столичной».

Опять пошли в ход стаканы. Аракелян хмелел.

— Нежная у вас душа, полковник, — сказал он с каким-то странным выражением в голосе.

— Возможно, — Христофоров отставил стакан в сторону, закурил, хмуро усмехнулся. — Вообще-то я тоже иногда чувствовать могу. Мне, например, показалось, что вам хотелось со мной о чем-то поговорить, но при жене вы этого сделать не можете. Пришлось выпроводить вашу супругу. Теперь вы, Симон, получили свободу действий, не теряйте времени. Я вас слушаю.

Аракелян в изумлении откинулся на спинку стула:

— Как вы могли догадаться? — язык у него слегка заплетался.

— Я же не слепой, вижу, — сидите и мучаетесь.

— Оттого Майя и не хочет, чтобы я пил… Как только выпью, так и начинает меня… — сказал Аракелян с тоской.

Христофоров налил еще водки.

— Выпейте и успокойтесь, — участливо произнес он. — Со мной можете быть до конца откровенным, не бойтесь.

— А я и не боюсь ничего, — хозяин отодвинул от себя опять опустевший стакан. — Ну, хватит, больше — ни капли.

— Правильно, — одобрил гость, — давайте лучше побеседуем.

— Тяжело мне, ох, тяжело, джан… — Аракелян пьяно покрутил головой.

— Вижу, Симон… Отчего бы это?

— Ты вот чужой человек, а видишь, — с надрывом продолжал Аракелян, — а Майя — жена, а ни черта-то толком не понимает. А объяснить я ей не могу… Спрашивать будет — что я ей отвечу? На всем свете она у меня одна…

— Таиться не надо — легче будет, — посоветовал приезжий. — Давайте, выкладывайте, чем могу помогу, — шутливо потрепал хозяина по плечу.

Что-то в его голосе, очевидно приказной тон, которым заговорил Христофоров, заставило Аракеляна насторожиться.

— Тайн особых у меня нет, товарищ полковник, — сказал он уклончиво.

Христофоров, казалось, внезапно потерял к нему всякий интерес, зевнул даже, буркнул невзначай:

— И все-таки что-то же мешает вам жить спокойно…

Аракелян неожиданно подался к нему всем телом, дрожа от непонятной злобы, заговорил:

— Жизнь моя покалечена, оттого и плохо мне. Вам, полковник, как советской власти говорю… Разве виноват я… Сам все забыть хочу…

Христофоров внимательно присматривался к собеседнику. Рассмеялся: