Опасный беглец. Пламя гнева

Весь город можно пробежать поверху, по крышам. Пока старик ползет, как крот, под землей, она уже будет у бастиона. Узкий переулок позади дворцовой стены, потом площадь Большой Мечети, а там — по крышам, короткой дорогой, наперерез к северной стене. Лела летела, как птица, перепрыгивая через невысокие каменные ограды крыш, переступая через тела спящих. Луна уже зашла, но Лела угадывала дорогу и в полутьме. Огромный купол и минареты Большой Мечети остались позади, она бежала уже по домам Индусского квартала. Перепрыгивая с крыши на крышу, она спустилась на узкую немощеную улицу. Христианская церковь, казармы, переулок Трубачей, — вот она уже возле городской стены. В темноте перекликаются ночные дозоры.

— Кто идет? — сторожевой патруль шагает ей навстречу. Лела останавливается. Ее не пропустят дальше: она не знает пароля этой ночи. Она не дойдет. Лела прижимает руку к сильно бьющемуся сердцу. Патруль подходит ближе, начальник патруля поднимает свой маленький фонарь и освещает лицо Лелы. Но свет фонаря ложится и на лицо начальника, и Лела узнает серые блестящие глаза и слегка тронутые оспой знакомые худые щеки Чандра-Синга.

— Чандра-Синг!… Веди меня на бастион к отцу! Важные вести, Чандра-Синг!…

Чандра-Синг не спрашивает ни о чем, патруль молча раздается в стороны, Чандра берет Лелу за руку и ведет. У подножия бастиона, на земляном подъеме, выстланном камнями, стоит охрана. Чандра-Синг говорит пароль, и их пропускают.

Отец спокойно слушает Лелу.

— Что ж, я хорошо выбрал своего лазутчика, дочка, — усмехается отец. — Садись на камешек, посиди, времени у нас много.

— Что ты, отец!… Старик уже давно спустился, он уйдет на ту сторону. Ты не знаешь, как хитер старик.

— Я знаю, как хитры подземные переходы. Старик небыстро идет под землей и куда бы ни повернул, всё равно придет к бастиону.

— Клали мины при Виндхам-саибе, знаем, — хрипит Шайтан-Ага, подмигивая Инсуру.

Оба спускаются вдоль внутренней стороны бастиона, обращенной к городу, и исчезают в провале между камнями.

Проходит много времени, уже бледнеет небо на востоке, когда Инсур с товарищем возвращаются наверх.

Инсур несет кого-то на одной руке, перехватив у пояса, и бросает на землю, как куль тряпок.

— Обыщите его! — говорит Инсур.

В поясе у человека крепко завязан свернутый в трубку и дважды запечатанный лист голубоватой персидской бумаги. Инсур ломает печать.

«… Поверь мне, генерал-саиб, звезда моей души, поверь в чистоту моего сердца… Разве твоя королева не была и моей повелительницей долгие годы?… Смиреннейший из слуг Виктории-ханум, я за счастье почитаю вернуть себе ее прежнюю милость. По первому твоему знаку, генерал-саиб, я готов открыть солдатам королевы подземный ход из моего дворца под Кашмирские ворота»…

Инсур опускает руку с письмом. Он бледен.

Письмо шаха генералу Вильсону!…

Вслед за письмом из пояса сыплются золотые монеты. Старик бросается их подбирать. У него трясутся руки, настоящие слезы текут из больных, изъеденных язвой глаз.

Рунджит, старый сержант, с презрением глядит на него.

— Так вот кому платит свое золото тощий саиб, — говорит Рунджит.

Глава тридцать восьмая ИЗМЕНА ВО ДВОРЦЕ

— Намак-Харам!… Измена!… Измена во дворце!… Сам Бахадур-шах предался ферингам!…

— Измена!… Шах Дели хочет обойти повстанцев. Он засылает письма во вражеский лагерь!…

Сипаи бегали по мраморным залам дворца, потрясая оружием:

— Где они, советники Бахадур-шаха?… Изменники, ломающие братскую соль!

— Предателям не будет пощады!…

— Я вырву им глаза, сынам бесчестных матерей!… — кричал, тряся кривой саблей, Лалл-Синг.

Сипаи метались по дворцовым покоям, среди раскиданных подушек, перевернутых жаровен, испуганных слуг.

Черный евнух-африканец, с желтыми крашеными волосами, в оранжевой повязке на бедрах, с ног до головы натертый пахучим маслом, лег на пороге женской половины.

— Нельзя! — жестом показывал евнух.

Лалл-Синг, взяв за скользкое от масла плечо, откинул евнуха в сторону и брезгливо вытер руку о широкий пояс.

— За мной, сипаи! — сказал Лалл-Синг.

На женской половине они нашли Бахадур-шаха, трясущегося от страха, в шальварах и кисейной чадре его жены. К шаху приставили стражу. Его и Зейнаб-Махал, старшую из шахских жен, заперли в дворцовом подвале.

Мирза-Могул, сын шаха, надменный, грузный, в парчовом халате, в белоснежной чалме, вышел к повстанцам из своих покоев.

— Прочь отсюда, сипаи! — сказал Мирза. — Кто дал вам право распоряжаться во дворце шаха?

— Молчи, сын ехидны! — ответил ему Лалл-Синг. — Ты тоже готов был открыть ворота саибам, чтобы спасти свою шкуру.

— Они все рады продать нас чужеземцам, трусы! — закричали сипаи.

Мирза ругался, грозил, — его потащили и заперли вместе с отцом.

Сипаи обыскали дворцовые пристройки. Вся шахская челядь попряталась, советники и министры сбежали.

Сипаи поставили свою охрану у всех ходов и выходов огромного дворцового здания.

В башне Селимгура — древнего пятиугольного форта на речном островке, посредине Джамны, — засел Чандра-Синг со своим отрядом.

— Водяная мышь не проскочит здесь, не то что саиб, — сказал Чандра-Синг.