Опасный дневник

В Новом Зимнем дворце, стоявшем на берегу Невы, между Адмиралтейством и Зимней канавкой, — его построил архитектор Растрелли, — Павлу отведено было несколько покоев, как бы отдельная квартира, только без кухни. Кушанье великому князю, его штату и гостям готовили повара императрицы, а с ее половины приносили обед и ужин официанты. Чай и кофе, игравшие роль утренних завтраков, кипятили у себя в печах.

В распоряжение великого князя были предоставлены опочивальня, парадная зала, комнаты — уборная, учительная, столовая, желтая — для игр. По соседству располагались комнаты гофмейстера Никиты Ивановича Панина, спальни дежурных кавалеров и чуланы лакеев и официантов.

Великого князя учили не чуждаться и физического труда. В учительной комнате стараниями Ивана Ивановича Бецкого, чей педагогический авторитет императрица безусловно признавала, был поставлен токарный станок, чтобы точить из дерева различные поделки. Может быть, при этом имелось в виду и установление некоей преемственности: прадед наследника престола император Петр Первый был отличным токарем по дереву и кости и отдыхал за станком от государственных дел.

Так или иначе, Павел после первых неудач, от которых его не могли избавить приближенные, не знавшие никаких ремесел, выучился точить довольно порядочно: ему помог Иван Иванович Бецкий. В свободные минуты Павел, попрыгивая, охотно бежал к станку, привод которого начинал вращать камердинер.

— Работником он не будет, — говорил о Павле Бецкий, — его обязанность — царствовать, но знание мастерства потом поможет управлять мануфактурами и коммерцией в нашем государстве.

Появление станка в комнатах великого князя было неожиданностью для Никиты Ивановича, государыня ему о подарке Бецкого не сказала, но, увидев привезенную без него машину, гофмейстер поспешил одобрить выдумку любезнейшего Ивана Ивановича. Тут же он рассказал, что в бытность свою в Швеции любил хаживать по разным мастерским, смотреть, что и как делают работники, и благодаря тому получил о каждом ремесле полное представление. Эти знания не раз бывали ему полезны при отправлении служебных дел в Швеции и здесь, в России.

В день своего праздника мальчик проснулся, как всегда, в начале седьмого часа. Дежурный кавалер Порошин вошел в опочивальню с веселой улыбкой на круглом и добродушном лице.

— Честь имею поздравить ваше высочество со счастливейшим днем рождения вашего, — сказал он, вытягиваясь, как по команде «смирно», — и пожелать здоровья, успеха в ученьи и всяких радостей.

— Спасибо, братец, — ответил великий князь. — Одна радость уже есть — дообеденных уроков не будет, правда?

В утренние часы занятия по истории и географии вел Тимофей Иванович Остервальд — информатор, как именовалась его придворная должность, — и Павел не любил этих уроков. Немец по происхождению, он, как и Порошин, окончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус, но русским языком полностью овладеть не смог, часто ошибался в ударениях, и это раздражало мальчика. Не могли укрыться от ученика и дурные черты характера Остервальда: был он завистлив и склонен к наговорам на товарищей по службе.

Павел быстро вскочил с кровати, оделся, умылся — камердинер поливал ему над тазом воду серебряным ковшом — и выпил чашку чая с сухариком.

В уборной комнате, где мальчика причесывали, простенок между окон, выходивших на Неву, занимала высокая клетка для птиц. Столбы ее, обделанные в виде колонн, соединяла частая деревянная решетка. Птичня была густо населена. В ней порхали синички, снегири, чижики, овсянки, зяблики, щеглята — птицы немудреные, но веселые.

Павел знал своих жилиц каждую по отдельности, называл клетку «птичьей республикой» и уверял, что снегири там играют роль стариков, овсянки — старух, зяблицы — кокеток, щеглы — щеголей-петиметров, а чижики — буянов.

Когда надоедало слушать неумолчный гомон, лакеи накидывали на птичню черное покрывало, и чириканье прекращалось.

— Наверное, они друг другу шепчут, что нынче ночь пришла вроде бы рано, — говаривал великий князь.

В раннем детстве он сильно картавил. Со временем этот недостаток стал исчезать, и к десяти годам Павел уже чисто произносил слова «река», «рябина», «рикошет», «рюмка», но все еще не мог сказать «роща», «радуга», «рыжик», «рубашка». У него получалось «гадуга», «гоща». Мальчик так усердно исправлял свою речь, что и по-французски старался твердо выговаривать «р», чего делать не следует, и бывал доволен укоризнами учителя: ничего, что не так звучат французские слова, зато по- нашему все правильно!

В клетке был небольшой бассейн с фонтаном. Порошин ввернул прямую трубку и пустил воду. Струя ударила ввысь до верхней решетки, брызги полетели в комнату.

— По птичьему понятию, — сказал великий князь, — вода теперь бьет выше облаков, они в страхе ждут, может быть, всемирного потопа, верно?

— Полно, ваше высочество, — возразил Порошин, — птицы с Библией незнакомы, отца Платона не слушают.

— А можно воду заставить бить еще выше, если снять потолок, так высоко вверх, как захочешь? — спросил Павел.