Опасный Геныч

– Это, – я потряс ключами, – я отдам бывшему полковнику лично в руки вместе с записью видеорегистратора. Понятно?

И под летевшие в спину проклятия (это рыжая уже отплевалась от кляпа) мы с Малышом вернулись к своему транспорту.

– Геныч, ты серьёзно, что ль, насчёт полковника? – озадаченно поинтересовался Макс, разворачивая машину в сторону города.

– Да хорош тебе! Думаешь, эта перепёлка будет жаловаться?

– Не знаю… А может, вернёшь им ключи? Всё же это как-то…

– Расслабься, Малыш, мне чужого не надо. Я ключи ей в сумочку забросил, придёт в себя – откопает.

– В натуре? – развеселился друг и на прощание посигналил девчонкам. – Вот ты жучила! Слышь, а жопа у рыжей классная, да?

– Мугу, – вздохнул я и поправил пах. – Знаешь, Малыш, а давай-ка свистнем Кирюхе, девочек соберём… и сегодня в Бору домик на ночь снимем. Или на парочку ночей, а?

– Геныч, что я слышу?! Неужто ты решил разговеться? – радостно заорал Макс. – Да я такой цветник соберу, что ты на неделю там зависнешь! Эх, бля, жаль Жеки нет… Слышь, а может, прямо сейчас и закупим всё, что нужно?

– Не, Малыш, вечером всё купим. А сейчас в центр – за цветами.

Глава 17

Несмотря на конец августа, лето, похоже, решило раздать долги и перед уходом основательно поджарить горожан. Летний душ в такое пекло – то что доктор прописал! Надо бы его облагородить к следующему сезону. Обернув полотенце вокруг бёдер, я покинул маленькую деревянную будку, и капли воды почти мгновенно стали испаряться с тела.

Вот чёрт! – мама будто подкараулила. Отбросив на скамью испачканные в земле перчатки, она приближается ко мне. Я сдёргиваю с крючка заготовленную тельняшку и торопливо пытаюсь натянуть на влажное тело. К счастью, ноги я могу не прятать – там у меня редко случаются боевые отметины.

– Выспался? – мама вымученно улыбается.

– Ага, – киваю, матеря про себя неподдающуюся полосатую тряпку, прилипшую к телу.

На хрен такой сон – пробудился весь мокрый и липкий, как варёный пельмень, да ещё и полсубботы кобелю под хвост. Нет, летом без кондиционера – это не жизнь.

– Ма, сколько можно батрачить в такую жару? – возмущаюсь я, победив, наконец, в схватке с тельняшкой. – Весь выходной убила в своём огороде!

– Да перестань, мне только в радость. Но сегодня и правда слишком жарко, – мама подходит совсем близко и сканирует меня рентгеновским взглядом. – А тебе как, сынок… нормально с длинными рукавами?

Да мне даже в одних трусах невыносимо! Но мама не ждёт моего ответа. Наверняка она уже успела заметить гематомы на моём теле и, потеряв улыбку, задаёт очередной вопрос:

– Гена, скажи мне честно, где ты был прошлой ночью?

– Мам, ты ж знаешь, я работал, – говорю, в общем-то, правду, но, опережая следующий неудобный вопрос, спешу добавить: – Ну, немного размялся в спарринге… Ты ведь не забыла, что сын у тебя боевой сторож? – я весело подмигиваю, но про себя с сожалением отмечаю новые морщинки на лице мамы и чувствую себя сволочью. Отец – мудак по умолчанию.

– Самый боевой, – со вздохом подтверждает мама и спрашивает почти обречённо: – А сегодня… тоже будешь работать?

– Не-эт, сегодня и завтра я отдыхаю. Речка, шашлык и танцы под луной, – я пытаюсь изобразить эти самые танцы и едва успеваю поймать сползающее полотенце.

– Дуралей! – мама уже смеётся. Так-то лучше.

– Мамуль, иди поешь, я там окрошку настрогал… только, кажись, пересолил немного.

– Ты ж мой золотой, – мама прячет руки, чтобы меня не испачкать, трётся щекой о моё предплечье и целует сквозь тельняшку. – Неужто мой котёнок влюбился?

Я, почти девяностокилограммовый котёнок, до сих пор млею от маминой ласки, но на её завуалированные намёки не ведусь. Для себя я чётко усвоил, что принимать меня таким, какой я есть, готовы лишь мама, друзья и местный военкомат. Остальных я вычеркнул. А мама не была бы мамой, если б не обнаружила, что из моего окружения напрочь исчезли девочки. На её расспросы я обычно отшучивался, что пока не встретил такую красивую, добрую и умную, как она, а на меньшее я не согласен. Да, собственно, я и не шутил, а ещё удивлялся тому, что мой затянувшийся целибат обеспокоил маму гораздо сильнее, чем моё прежнее распутство.

Но разве мог я признаться, что её беспокойство вовсе не беспочвенно? Мама считала, что я храню траур по Анжелике, а я не спорил – такое объяснение всё же лучше правды. О том, что я больше не могу, быстро догадались мои друзья. Я понял это в один из вечеров, когда каждый из них вдруг ударился в воспоминание, как он однажды облажался и с перепугу записал себя в импотенты. А Малыш якобы отличился аж два раза, но оптимистично сказал себе «С Богом!» и твёрдо решил не отчаиваться.