Опасный груз

ПОЛУСТАНОК

Поленницы, кучи угля,

Электроопор истуканы,
Без плоти листвы тополя,
Как будто собаками рваны.

Вокзала обшарпанный вид,

Перрон, навевающий скуку,
Каблучной картечью побит,
Заштопан на скорую руку.

Зевающий, сонный народ,

Как вынут на свет из заначки.
И с датой – «13-й год»
Кирпичный престол водокачки.

За красноажурной, рябой,

Стеною столетнего дива –
Мне чудится дым над трубой
Летящего локомотива.

Мазутом и гарью пропах,

Он мчит сквозь разор и разруху.
Быть может, и в наших рядах
Прибавится дерзких по духу.

2000

АРКТИКА

Торосов хруст, дыхание борея,

Столпотворенье пакового льда.
Иль – воскрешен последний день Помпеи,
Иль эпизоды Страшного Суда?

Стальным бортам не вырваться из плена,

Попытки-пытки гибнут на корню.
Сам бог Нептун, сломав через колено,
Трезубец свой закинул в полынью.

Бредет медведь: «Браток, далеко ль суша?»

Матерый зверь, а вон как одичал!
Потом трусит медведица: «Послушай,
Ты моего тут блудня не встречал?..»

Арктическая белая пустыня...

Апофеоз свершений и потерь...
Ребята, как там плавается ныне,
Каким богам вы молитесь теперь?

2001

ВОРОТА В БОМБЕЙ

Над аркою этих ворот

Плескалось полотнище флага.
И требовал «плату за вход»
Какой-то шутник иль деляга.

Плевать бы! Но вляпался в спор,

Попёр я в погибель скандала.
И тут же уперся в забор
Крутых полицейских амбалов.

И самый амбалистый – мне

Тюрьмой пригрозил.
Ну и гад же!
Вальяжный такой, в тюрбане,
Наверно, ба-а-льшой магараджа!

И взяли меня в оборот,

Как неслуха, зелень-мальчишку.
И здесь же, в притворе ворот,
Повытрясли всю мелочишку.

Пошел я на свой сухогруз,

Закрылся и запил в гордыне:
Могучий Советский Союз
И пикнуть не дал бы, а ныне...

К печали штормов и зыбей,

К позору торгового флота,–
На древних воротах в Бомбей
Могли и повесить в два счета.

2001

ПРО ИНДИЙСКУЮ КОРОВУ

Священная – да! А по части навоза?

Не видел. Одна подкопытная пыль.
Конечно, жестка постановка вопроса,
Но это ж корова, не автомобиль.

Загон переулка, асфальта подстилка,

На впалых боках – голодовки печать;
Окрестную травку побила кобылка[1],
Одно остаётся корове – мычать.

Смотрю я и мучаюсь горькой, подспудной,

Далёкого детства бедой-лебедой:
Эх, эту б корову в лужок изумрудный, –
Пасись и нагуливай добрый удой!

Под вечер пришла бы корова до хаты,

И кроме удоя с собой принесла –
Две пары копыт и большие ухваты
Священных рогов к изумленью села.

С коровой и в жизни была б перемена:

Звенел бы литовкой на знойном лужке,
Зимой бы носил ей навильники сена,
Похожий на Будду в своём кожушке.

2001