Опасный искуситель

Неужели именно такую пытку он избрал для того, чтобы она сожалела о сказанном? Если так, то ему это удалось. Каждый раз, когда он с отменной учтивостью подавал ей руку, помогая выйти из кареты, или справлялся о том, удобно ли ей, она страдала. Провались он пропадом! Зачем ему мучить ее? Неужели ему не довольно того, что взгляды его ранят ей сердце, а улыбки просто уничтожают? Почему он так притворно предупредителен, и это после того, как он велел ей держаться от него подальше и наговорил множество злых слов?

Она изо всех сил старалась скрыть свою печаль под маской безразличия, делать вид, что то, что случилось между ними, волнует ее так же мало, как и его. И только нечеловеческим усилием воли она могла заставить себя сосредоточиться на занятиях.

Слава Богу, работать с отцом стало легче. Он хоть и не переменил своего отношения к затее герцога, но подчинился желанию Гонорины увидеть план в действии. Гонорина с таким рвением стала помогать Корделии, что та была этим немного озадачена. Наверняка Гонорина действовала не без задней мысли. Никогда Корделия не видела, чтобы ее подруга была столь заинтересована в успехе предприятия.

В первую же ночь после отъезда из Йорка Корделия поняла, почему Гонорина с такой готовностью отправилась в путешествие. Едва они остались одни, Гонорина засыпала Корделию вопросами о том, что произошло между ней и Себастьяном. Очевидно, кто-то из слуг рассказал Гонорине о том, что Корделия стирала на кухне простыни. И Гонорина решила любым способом докопаться до правды, даже если на это уйдет все оставшееся время путешествия.

Корделия что-то наплела, но отказалась сознаться в том, что происходило в отсутствие Гонорины и Освальда.

Гонорина только фыркнула, услышав ее объяс-нения.

– Послушай, девочка моя, если этот человек вел себя с тобой недостойно… – Тут она умолкла на мгновение и пристально посмотрела на Корделию. – Тогда нужно заставить его поступить как положено. Ты не должна от меня ничего скрывать. Никто не осудит тебя, если… если… Ну, ты понимаешь, о чем я говорю.

И она взглянула на нее столь многозначительно, что Корделия встревожилась не на шутку. Гонорина догадалась слишком о многом. Поддаваться нельзя.

Корделия взглянула на нее с видом оскорбленной добродетели.

– Его светлость был сама любезность. Кроме того, я никогда бы не позволила ему никаких вольностей. За кого ты меня принимаешь?

– За молоденькую и хорошенькую девушку, у которой могут возникнуть любые желания. Я уже сказала, никто тебя не осудит. Если кто и поступил дурно, так это лорд Веверли.

– Он ничего плохого не сделал, – возмутилась Корделия. Ей необходимо заставить Гонорину поверить ей, иначе ее заставят выйти замуж. – Ты очень обижаешь меня, намекая на то, что я наедине с его светлостью могла вести себя недостойно. Поверить не могу, что ты столь низкого обо мне мнения. – И она разрыдалась, благо особых усилий для этого не требовалось.

Гонорина со вздохом принесла ей свои извинения, но Корделия была уверена в том, что та осталась при своих подозрениях. Больше Гонорина об этом не заговаривала, но Корделия постоянно чувствовала на себе ее пристальный взгляд.

Но это не так волновало ее. У нее хватало других поводов для волнений. К примеру, что будет, если она забеременеет. Сначала Корделию пугала мысль о том, что у нее может быть ребенок от Себастьяна, но к концу второго дня путешествия Корделия даже находила в этом странное утешение. Если Себастьян не может быть с ней, у нее хотя бы будет его ребенок.

Конечно, возникнет множество сложностей, говорила она себе. Но в голове ее уже созрел план. Ни отцу, ни Себастьяну она не сможет сказать правды. Отец станет настаивать на том, чтобы Себастьян женился на ней, а Себастьян поступит «как положено». Нет, этого она не допустит.

Она останется в Лондоне, сказав отцу и Гонорине, что хочет попробовать пробиться в музыкальный мир. За несколько месяцев, пока ее беременность не станет заметной, она постарается скопить как можно больше денег, занимаясь с учениками и сочиняя музыку для лорда Кента. Потом она скроется и, когда ребенок родится, вернется с ним домой и сочинит какую-нибудь историю о бедном сироте, к которому она привязалась.

Но тогда ей придется лгать, лгать про собственного ребенка, в отчаянии думала она. Но лучше ложь, чем брак с мужчиной, которого она любит и который не только не любит ее, но даже ненавидит за то, что она заставила его преступить клятву.

На третий день после отъезда из Йорка, когда она почти убедила себя в том, что беременна, она проснулась и поняла, что пришли месячные.

И тут, к собственному ужасу, она не обрадовалась, а разрыдалась. Стараясь плакать беззвучно, чтобы не разбудить Гонорину, она выскользнула из кровати, сделала то, что полагается, и снова улеглась рядом с Гонориной.

Она лежала, уставившись в потолок, и вытирала слезы. Ребенка не будет. Ей даже не дано было иметь ребенка от Себастьяна. Как глупо, что она расстраивается. Незамужняя женщина не может желать незаконнорожденного ребенка. Но, чем больше она думала об этом, тем больше плакала.