Опасный водоворот

Солдаты с интересом слушали черноволосого молодою человека со сверкающими главами.

— Я думаю, — продолжал Бела, — что писатели, которые сформулировали это требование, не коммунисты. Писатель-коммунист не может подписать подобное требование, особенно в такое время, когда решается вопрос — быть или не быть.

— А если они тоже поддались настроению толпы? Если они думали, что поступают правильно? — перебил один из связистов. — Видишь ли, товарищ, я читал несколько романов Дери. Трудно поверить, что он не коммунист. К тому же он один из лучших писателей.

— Может быть, им руководили добрые намерения, — ответил Бела, — но о правильности или неправильности какого-либо поступка надо судить не по намерениям, а по результатам. Никто не говорит, что Дери плохой писатель. И не в этом здесь дело. Писатели всегда должны идти впереди масс, а не поддаваться настроениям толпы. Они сами проповедуют эту идею.

— Товарищи, — сказала Эржи, — вы обратили внимание, что требования некоторых писателей совпадают с призывами радиостанции «Свободная Европа»? Я не утверждаю, что эти писатели изменники, у меня просто нет оснований для такого обвинения. Но их поведение трудно понять. Странно, почему их слова совпадают с тем, что говорит Запад?

— Потому что они хотят выслужиться, — сердито перебил ее Миркович. — потому что они карьеристы. Вот и все. Пока у власти стоял Ракоши, пока от Ракоши зависели премии Кошута, они, стремясь опередить друг друга, писали хвалебные оды и статьи о Ракоши. А сейчас именно они обливают все грязью. Таким образом они надеются замолить свои прежние грешки, не считаясь с тем, что могут стать причиной смерти невинных людей. Я бы всю эту компанию упрятал в кутузку. Хотя бы только за то, что я им верил. В тюрьме их стихи поддерживали во мне веру. Помню, как я читал в камере одно из стихотворений Золтана Зелка «Песнь о верности и смерти». Фашисты смеялись надо мной, издевались не только надо мной, но и над Зелком. Как я отстаивал их доброе имя, их творчество… Помнишь, товарищ Комор?

— Помню, — кивнул головой подполковник. — Они еще угрожали, что повесят тебя на одном фонаре с Зелком.

— Может быть, в том-то и причина, — неожиданно произнес Борка.

— Чего? — обернулся к нему удивленный Комор.

— Все объясняется тем, что Зелк не хочет висеть на фонаре, потому и угождает фашистам.

— Очень может быть, — согласился Шимон. — Однако мы отвлеклись. Ну как, все ли теперь ясно товарищам?

Непродолжительную паузу нарушил Борка. Он говорил, запинаясь, с трудом подбирая нужные слова.

— Товарищ подполковник, я скажу только за себя. Вы говорили правильно. Ваши приказы, товарищ подполковник, я буду выполнять, как и раньше.

— И мы тоже, — раздалось несколько голосов.

— Но как быть, — продолжал молодой солдат, — если здание атакуют армейские подразделения?

— Мы будем обороняться до последнего патрона! — воскликнул Миркович.

— И я должен стрелять в своего товарища? В рядового солдата, который и понятия не имеет, что происходит, а только выполняет приказ? Если бы я был уверен, что он враг, я бы, не задумываясь, спустил курок…

— Кто на нас нападет, тот враг! — настаивал Миркович.

— Здесь все не так уж просто, — возразил Борка. — Хорошо, что нас направили сюда. Но ведь могло получиться иначе. И тогда я не представлял бы себе все так ясно и оказался бы «врагом». Выходит, что и в меня нужно было бы стрелять?

— Товарищ прав, — задумчиво произнесла Эржи. — Если бы он ушел из своей части и присоединился к восставшим, то… — она запнулась, не находя слов. Сейчас она должна была вынести приговор, приговор солдату, дезертировавшему из части, произнести слово, сказать которое у нее не хватало духу. — То… — продолжала она, — то он, возможно, и враг…

— Что значит «возможно»? — загремел Миркович.

— А то, что еще не известно, убежденный он враг или нет. Может быть, он только введен в заблуждение, — поспешил на помощь девушке Бела и посмотрел на Эржи. Девушка опустила голову, погрузившись в свои мысли.

— Тогда уж лучше сразу бросить оружие! — вскипел Миркович. — С такими мыслями нельзя продолжать борьбу… Товарищи! Это же не урок философии. Разве вы не видите, что́ поставлено на карту? Речь идет о жизни и смерти… Если восставшие сломят нас — конец пролетарской власти. Неужели вы этого не видите? Нельзя рассуждать: «Возможно, враг, возможно, не враг», когда нас взяли на мушку. Нужно стрелять, иначе будет поздно! Может быть, погибнут и невинные люди. Но такова жизнь, она беспощадна.

— Товарищи, — твердо сказал Комор, — не будем спорить! Товарищ Миркович прав. Мы будем вести бой, если нас вынудят. С этим, наверное, согласны, и Эржи и товарищ Ваш. Мы не дадим себя разоружить! Мы отстаиваем не свои личные, а общие интересы, наш общественный строй. И я уверен, что партия не бросит своих солдат на растерзание разъяренной толпе. Разве не так, друзья? — обратился он к бойцам.

— Так, конечно, — ответили бойцы, но без особого подъема и воодушевления. Молчаливые, терзаемые тревожными думами, расходились солдаты, готовые выполнить свой воинский долг, несмотря ни на что.