Опасный выбор

— «Немного людно»? — Передразнила я, оглядываясь и запрыгивая в салон.

Матвей молча вырулил на дорогу. Минуту, мы оба переваривали случившееся, и я вдруг ужаснулась — я не хотела сделать ему больно. Но сделала. Я почувствовала перемену. Матвею потребовалось время, чтобы заткнуть свою обострившуюся гордость поглубже и не поранить ею меня. Он тщательно подрезал «шипы» на своих диких розах. Заглушил в себе всё, что я могла не так понять или подслушать в интонациях, но его боль уже поражала меня изнутри, потому что я слышала её не ушами, я ощущала её всем своим внутренним миром — ведь это была и моя боль, моя половина. Целая половина меня страдала. Этого нельзя было не заметить.

— Прости, Даш.

Я чуть не разревелась.

Какая же я дура!

— Это ты прости, — я положила ладонь поверх его, на рычаг механики. — Правда, ты тут не причём. Это мои тараканы. Я просто не хочу, чтобы однокурсники болтали, обсуждали меня, нас, понимаешь? Они лишние, чужие, они никто, — закапывалась я всё глубже и глубже, уже слыша его справедливые возражения: тем более тебе должно быть пофиг, раз они «никто». Но Матвей ничего не озвучил. Он улыбнулся:

— Даш, с ума сошла? Я всё понимаю. Забей. В следующий раз украду тебя по-тихому. Я надеюсь ты уже голодная?

— Ещё какая голодная, — благодарно улыбнулась я.

Трусиха. Обрадовалась, что он закрыл тему. Как же стыдно! — А что на обед?

— Увидишь.

В квартиру мы забежали как шпионы, смеясь, что мне надо прикупить парик, тёмные очки и леопардовое пальто, чтобы точно никто не узнал. Матвей снял с меня моё самое «обычное», бежевое, продолжая рассуждать:

— А парик будет рыжий.

— Почему сразу рыжий? — хихикала я, разуваясь и смущённо заглядывая за хозяином в ванную. Матвей мыл руки.

— Заходи-заходи, — затянул он меня к себе и поцеловал, — мой ручки. Они нам ещё пригодятся. А рыжий, по принципу, чем ярче — тем незаметней, — пояснил он, пристроившись сзади, пока я мыла, и отвлекая бесстыжими поцелуями в шею.

— Как это? — Любовалась я им через зеркало.

— Ну-у, Даш, это ж база, — улыбались мои Балтийские небеса. — Люди ведутся на яркий фантик, и не запоминают самых главных примет, — он выпрямился.

Без каблуков я и правда была мелковата на его фоне. На целую голову, не говоря уж о ширине плеч. Я могла бы запросто утонуть в нём, в моём Матвее, — шла я за ним на кухню, кусая губы и представляя себя «тонущую» и кричащую…

Даша! Какой ужас! Хватит!

— Поможешь с салатиком?

— М-м? — я с трудом отвлеклась от фантазий. Матвей достал деревянную доску и нож.

— Не люблю, когда заветривается, есть невозможно, — пояснял он, копаясь в холодильнике.

— Любишь «из под ножа»? — вспомнила я наш последний ужин. И Ашман.

Матвей тоже вспомнил, усмехнулся: угу.

— Овощи сейчас так себе, так что идеально не получится, — вывалил он на стол горстку помидоров черри и огурец. — Но без овощей не прокатит. Мы ж за полезное питание, да? — он достал кастрюльку, а я пока тихонько озиралась по сторонам. Утром не успела как следует изучить интерьер — некогда было, у Матвея на руках. Кухня была светлая, но маленькая, проходная, не больше пяти квадратов, — прикинула я, разглядывая детали: старые ажурные занавески, алое в глиняном горшке и букетик сухоцветов на окне, чайный набор с цветочками и гусями, прихватки и полотенце в осеннюю клеточку, палас на полу — всё старенькое, но уютное. Чувствовалась женская рука. Наверное, этот уют — мамино «наследство», — догадалась я. — Матвей с папой берегут его, как память о ней.

— А когда твой папа вернётся? — уточнила на всякий случай, найдя на стене круглые часики. Не люблю сюрпризы. Но без сюрприза не обошлось. Матвей нахмурился, продолжая возиться у плиты:

— Никогда. Он умер.

— Умер? — переспросила я, как дурочка.

— Угу.

— Ого… — я тихонько выдохнула и замолчала. Никогда не умела «соболезновать». Не представляю, что можно сказать человеку, потерявшему близкого. Все слова казались тут чужеродными, лишними.

Матвей оглянулся.

— Не парься, рано или поздно это должно было случиться. Я был готов. Он уже десять лет себя целенаправленно убивал. Наконец-то получилось. Недоглядел за ним из больнички.

— И ты теперь совсем один? — взялась я за ножик, чтобы занять дрожащие руки. Новость про отца выбила меня из колеи. Хозяин почувствовал:

— Не волнуйся, справлюсь, — успокоил он, улыбнувшись.

— Это я должна тебя утешать…

— Меня не надо утешать, Даш, я давно один.

— Теперь не один.

Мы переглянулись и снова занялись своими делами у тесной столешницы: я резала овощи, а Матвей колдовал на плите с пастой и какой-то подливой.

— Ты рыбку ешь? — уточнил он, закончив с кастрюлями.

— Конечно, я почти всеядна, — отозвалась я скромно. — Особенно после пар.

— М-м, это хорошо…

Я почувствовала его «освободившиеся» ладони на себе:

— Тогда правильнее спросить, что ты НЕ ешь? — понизил он голос. Я поскорее дорезала огурец и отложила нож в сторону, теряя контроль. Мозг начал стремительно плавиться от горячего дыхания за спиной.

— Остальное… — выдохнула я, — морское… всякое…

— Понял, морепродуктами не мучить…