Опечаленная родня

Прока. Знаешь, Агатон, я вчера прочитал закон и расспросил нашего старосту-юриста и еще кое-кого из адвокатов, которые приходят в общину: все они говорят, что нигде в законе не написано, что завещание вскрывают через сорок дней после смерти завещателя.

Агатон. Ты думаешь, я не расспрашивал?

Танасие. Все мы расспрашивали!

Агатон. Конечно, все! Легко ли живым ждать сорок дней. Я считаю каждый день по пальцам, а ночью мне все снятся какие-то цифры с пятью нулями.

Трифун. Ну, Агатон, насчет этих пяти нулей ты меня извини, а вот что касается вскрытия завещания, скажу вам по правде, я доволен, что надо ждать сорок дней.

Агатон. Ну, конечно, ты любишь посмаковать!

Трифун. Разумеется, посмаковать!

Прока. Оставь, ради бога, Трифуна, пусть смакует; лучше расскажи-ка нам, Агатон, что ты узнал. Ведь ты, говоришь, расспрашивал?

Агатон. Расспрашивал.

Прока. Ну и что?

Агатон. Это дело не давало мне покоя, и я пошел к самому опекунскому судье и спросил его, можем ли мы, родня покойного, потребовать, чтобы было вскрыто завещание.

Танасие. Что же он сказал?

Агатон. Сказал: «Можете, но лучше потерпите; покойный хотел, чтобы вы были терпеливы».

Сарка. Хорошо ему, мертвому, быть терпеливым!

Прока. Конечно, верно говорит кума Сарка; он в могиле может ждать и сорок лет, но мы, братцы, не можем!

Танасие. Ей-богу, не можем! Вот я, например, я не могу ждать. И хотел бы, да не могу.

Агатон. Придется подождать. Свою волю, чтобы завещание было вскрыто через сорок дней после его смерти, покойный не только высказал, но и занес в судебный протокол.

Сарка. Хотела бы я знать, зачем ему это понадобилось.

Симка. И я себя спрашиваю о том же.

Агатон. Э, зачем понадобилось? Он хорошо знал зачем. Покойный был человек благородный, почтенный и благодетель, и прочее в таком роде, но все-таки надо признать, был он и большой шутник. Он хорошо знал, что делал! Словно хотел сказать: «Назначаю моей родне сорок дней, чтобы обеспечить себе сорок дней печали, а не то чтобы с первого же дня после моей смерти они стали ругать меня и сплетничать».

Сарка. И-ю, кто стал бы его ругать?!

Агатон. Нашелся бы кто-нибудь, поэтому он, видите ли, и поступил так. Словно сказал: «Постой-ка, пусть будет так, пока я не остыну. Пусть Агатон вытащит из сундука старый черный сюртук, пусть стряхнет с него нафталин и выгладит его; пусть Танасие наденет свой черный костюм, который он справил себе к свадьбе и который он надевает на все похороны и в народные праздники; пусть Прока одолжит у какого-нибудь общинного работника черный галстук, а в похоронном бюро – черный костюм; пусть Трифун сделает печальное лицо, словно прикупил туза к одиннадцати; пусть франтоватый кум Мича облечется в траур по модному журналу; и пусть женщины завернутся в черные шали; Сарка-вдова пуст, наденет свое черное платье, в котором она хоронит своих мужей, а Гина пусть плачет сорок дней».

Гина плачет.

Сарка. Что ты, кума Гина, ведь это Агатон так, для примера.

Агатон. Ну, конечно, только для примера.

Прока. Вот что подстроил нам покойный, прости, господи, его душу!

Агатон. Да, подстроил! Словно сказал: «Пусть мои родственники ходят в таком наряде сорок дней, как опечаленная семья, пусть идут за гробом с опущенными головами; пусть приходят на все панихиды, пусть жгут свечи, а потом, когда я остыну, пускай остынут и они».

Танасие. Ну, хорошо, коли нужно, пусть так и будет. Подождем, хотя нам и не до ожидания. Но почему сорок дней имуществом будет распоряжаться чужой человек?

Агатон. А потому, видишь ли, что покойный в протоколе записал также и следующее: «До тех пор, пока не откроют завещания, все мое имущество должно быть передано в опеку и на хранение такому-то адвокату, которого я по завещанию назначил душеприказчиком и исполнителем моей последней воли».

Все негодуют.

И адвокат, как полагается, все переписал, опечатал, а этот дом передал на хранение тетке, потому что покойный пожелал, чтобы дом его был открыт.

Вида. Скажи мне, кум Агатон, что это за тетка?

Агатон. Разве я знаю? Знаю, что здесь во дворе есть маленький домик из двух комнат и кухни, который покойный Мата выстроил восемь лет назад. Знаю, что в этом домике с самого начала и поселилась тетка. Вот все, что мне известно.

Сарка. А чья она тетка?

Агатон. Той девушки, что нас сейчас угощала. Ей она приходится теткой, поэтому все так ее и зовут. И покойный Мата звал ее теткой.

Вида. Отчего же адвокат передал дом этой тетке? Может быть, она и адвокату приходится теткой?

Агатон. Нет, она бывала в доме, ухаживала за покойным, на ее руках он и умер и… ну, так и оказалась здесь.

Сарка. Хорошо, это тетка; а девушка? Меня, сказать по правде, больше тревожит эта девушка.

Mича. И меня!

Сарка. Тебя, кум Мича, одно беспокоит, а меня – другое.

Агатон. Что тебя беспокоит, кума Сарка? Девушка как девушка.

Мича. Но надо признать – хорошенькая девушка!

Сарка. Ладно, оставим это; скажи лучше мне, кум Агатон, если тебе известно: как приходится ему эта девушка?