Опечатки

Артур обожал точность. Субботы, когда какой-нибудь сердитый горожанин заходил к нам и жаловался на статью, были не слишком приятными днями, особенно если оказывалось, что невезучий репортер действительно ошибся. Если же, с другой стороны, оказывалось, что репортер был прав, разъяренному читателю вежливо указывали на дверь. Такое бывало не только с коронерскими судами. Вместе с другим стажером мы катались по всей округе на ненадежных мотоциклах, освещая всевозможные местные события, включая заседания мировых судов, где я приобрел на редкость циничный взгляд на судебную систему. К сожалению, еще я узнал, что пожилые леди испытывают странную привязанность к панталонам времен Директории. Учительницей стала одна из судей, которая любила сидеть, расставив ноги. Кажется, она просто не знала, что у стола не было передней панели. Интересно, думала ли она, почему люди никогда не смотрели ей в глаза? Порой каждый мужчина в зале, включая адвокатов, таращился на свои ботинки.

Ко мне часто обращаются интернет-журналисты, которые хотят интервью или развернутый комментарий. Когда они представляются журналистами, я отвечаю: «Отлично, перечислите мне шесть способов защиты от иска за клевету». Хорошо, если кто-то представляет, о чем я говорю. Я всё еще горжусь своим умением стенографировать и своим ученичеством.

Я был неплохим журналистом для местной газеты, знающим и аккуратным, но когда дело дошло до суеты больших региональных и национальных газет, оказалось, что у меня нет шансов. У меня не было воли к победе, как заметил Эрик Прайс, выкинув меня из «Вестерн дейли пресс» в Бристоле. Он не любил, когда правда оказывалась не такой, как ему хотелось. Наверняка запись о работе в «Вестерн дейли пресс» красовалась в резюме многих молодых журналистов, которых Эрик нанимал, а затем увольнял. Правда, гораздо позже он сказал, что писателей лучше меня у них не работало. Возможно, это было правдой, потому что я умел, а может быть, и до сих пор умею разобраться в теме и написать внятную, содержательную и читабельную колонку примерно за полчаса. Возможно, мне понадобится телефонный звонок или пара вырезок.

Почему я рассказываю вам эти бессвязные истории? Наверное, я хочу показать, как рождается автор. Большая часть моей биографии подчищена, подкрашена и вставлена в книги. Например, я почти уверен, что умный и вдумчивый ученый сумеет соотнести волшебников Незримого университета с преподавателями Высшей технической школы Хай-Уикома конца пятидесятых годов. Не всех их съели драконы. Некоторые из них, включая историка, который мне нравился, увековечены в книгах. Пейзажи напоминают маленькую деревню, где я рос. Некоторые персонажи говорят, как моя бабушка. Кажется, мельница перемалывает любой опыт, каждую встречу и никогда не выключается. Часто я замечаю влияние своих учителей, даже если они не знали, что стали ими. Так или иначе, мельница постоянно что-то выдает.

За несколько дней до того, как я это написал, подруга рассказала мне, что один бригадир нашел в Афганистане аккуратную стопку книг о Плоском мире. Я знаю, как это бывает: рядовому говорят: «Мы меняем диспозицию, бросай всё несущественное». К сожалению, книги считают несущественными. Но бригадир подобрал одну из книг, и она ему понравилась. Наверняка он сказал моей подруге: «Как он это делает? Он не служил в армии, а в этой “Пехотной балладе” есть штуки, каких в книгах не вычитаешь. Ну и как?»

Мне кажется, я знаю ответ. Наверное, это то же маленькое открытие, которое помогло мне попасть в список феминистской прозы Амелии Блумер в Америке… дважды. Я не стану объяснять, потому что, подумав, вы сами поймете.

Всю свою жизнь, с девяти лет, я любил слова. Необязательно организованные, просто слова сами по себе, например «парадокс», «ономатопия» или «шушуканье». Слова, которые как будто отвечают тебе. Мне нравятся слова и их значения, порой я обращаюсь с ними так, что меня поняла бы сама Линн Трасс. Ну, например, ору в телевизор: «Если полисмен сказал, как он увидел подозреваемого, то он либо описывает свое положение в пространстве, либо читает короткую лекцию об оптике». На самом деле там имелось в виду слово «что».

Слишком педантично? Я теперь ученый. И вообще, глупо говорить, что так уж волноваться из-за словоупотребления – заносчиво (так любит говорить Стивен Фрай, воплощение заносчивости). Полная фигня. Вы же уверены, что меломан вздрогнет, услышав фальшивую ноту? Сами подумайте. Слова превратили нас из обезьян в людей. Мы придумываем их, меняем, ищем, питаемся и живем ими. Они – рабочие лошадки, несущие весь груз. Автор должен уметь их использовать и использовать по-разному. Иногда неверное слово – это неверное слово. Иногда слова можно расставить так, что тишина будет вопить. Забота, кормление и разведение слов – часть ремесла, которому я так и не научился в совершенстве.