Опекун безумца

Его работа походила на театр по напряжению, по стремительности разворачивавшихся событий, вот только зрителей не было – все равноправно участвовали, и если гибли, то не артистически, томно падая на руки партнеру, а по-настоящему – некрасиво и нелепо.

Вошли в зал, и Сарджент зажмурился: неистовство хрустальных люстр ослепляло. Свет ложился на алую обивку кресел, ласкал ковровые дорожки проходов, сползал по сбегающему складками занавесу.

Гомон голосов слился со звуками, выпархивавшими из оркестровой ямы: взвилась скрипка, низко всплакнул контрабас, грохнули литавры, и снова скрипка.

Брюс с трудом улавливал смысл происходившего на сцене и облегченно вздохнул, когда Дайна шепнула: «Слабая постановка, декорации на высоте и музыка во втором действии…»

Занавес рухнул с потолка и подвел черту. Спектакль окончился.

Прожектор сзади швырнул лунно-желтый круг света на сцену, и Сарджент замер… Так не могло быть и все же… Он привстал, вцепился в поручни кресла и бессильно обмяк, услышав слова мисс Фаулз:

– Что с тобой?

Актеры не спеша покидали сцену; Брюс, не отрываясь, смотрел на высокого человека в твидовом пиджаке и галстуке в косую полоску. Такие редкие светлые волосы, глаза и всепрощающая, чуть брезгливая, но не без участия улыбка – плод многих лет упражнений перед зеркалом могли принадлежать только одному человеку: тому, кого уже не было… Сарджент зажмурился: неужели он сходит с ума?

Проходы заполнили люди. Дайна дотронулась до плеча Сарджента: пора Он поднялся, проводил взглядом человека в твидовом пиджаке – тот покидал сцену последним.

– Кто это? – спросил Брюс как можно безразличнее.

– Эдвин Лэнд. Режиссер и хозяин театра. Он недавно разбогател. Тут же зашуршали слухи, люди не любят, когда кто-то вырывается вперед. Эд в прошлом блестящий актер.

Сарджент задохнулся.

Фонари на улице отбрасывали причудливые блики на стены театра. Сарджент и мисс Фаулз поджидали ее друзей, чтобы отправиться на ужин. Из боковой двери театра вышел высокий человек с непокрытой головой, постоял, глядя на небо, поежился и направился к машине. Сарджент сразу узнал режиссера. Дайна перехватила взгляд Брюса и рассеянно повторила:

– Эд – большой актер. Уж не ревизуешь ли ты?

Три пары и тощий мужчина, напоминавший вешалку, приблизились к ожидавшим. Смешки, неловкие представления, кивки… Сарджент сразу перезабыл все имена и лишь отметил, что драматург, он как раз не имел пары, поклонился слишком чопорно. Все хвалили премьеру, и драматург – пьесу написал он – улыбался, впрочем не принимая похвалы за чистую монету. Сарджент видел, что автор хорошо знает цену зрительской лести, и согласился участвовать в не слишком тонкой игре скорее по необходимости, чем искренне того желая…

Приехали в домик на озере, принадлежавший паре по фамилии Кру. Дэниэл Кру, балагур и насмешник, веселый толстяк, нежно обнимал жену Феличию каждый раз, когда та прибегала из кухни. Две другие пары взяли в оборот мисс Фаулз, а Сарджент и драматург оказались за низким столиком у стены.

– Я ничего не понимаю в театре, – честно признался Брюс.

– А я в работе полиции, – так же искренне повинился драматург, и его унылый нос с родинкой на самом кончике дернулся. – Вам приходилось стрелять в человека?

Сарджент поморщился: всех интересует одно и то же. Разве объяснишь, что это вовсе не главное. Дергать спусковой крючок может любой болван, и особых качеств для этого не надо.

– Не хотите говорить? – тактично уточнил драматург.

– Да нет… – Сарджент закурил, – я убил четверых, с десяток тяжело ранил.

– О-о! – выдохнул драматург. Возникло неловкое молчание.

– Трудно написать пьесу? – Брюс уселся поудобнее, приготовившись слушать.

Драматург закинул ногу на ногу, пропустил меж пальцев галстук, потянул его вниз, будто стараясь выжать из себя ответ поточнее.

– Все зависит от практики. – Он замолчал.

– Собственный театр – это дорого? – Сейчас Сарджента интересовал только Эдвин Лэнд, Брюс думал о режиссере не переставая, с той самой минуты, когда ужаснулся, увидав его на сцене достойно раскланивавшимся с публикой.

– Мне театр не по карману, сколько бы моих пьес ни купили, – драматург будто извинялся за то, что его успех заранее ограничен и приходится знать свой шесток.

Сарджент не хотел первым произносить имя Лэнда, но промедление пугало: драматурга, как часто случается с творческими личностями, могло занести на разговоры о себе, о трудностях, которые нарастают с каждым годом, о непонимании окружающих, которое наливается спелыми красками, как зреющий плод. Брюс решился.

– Отчего не приглашен режиссер? Он же ставил вашу пьесу?

– Лэнд… – Рассеянность драматурга показалась Сардженту нарочитой, но он мог и ошибиться. – Видите ли, Эд – замкнутый человек, со странностями, как и полагается одаренной натуре.

– Что считать странностью? – Сарджент непринужденно продолжил разговор.

– Каждый считает странностью другого то, чего нет в нем самом, ну и… – презрительный взмах руки, – впрочем, все это неважно, все эти слова и желание нащупать истину или то, чем она прикидывается.

– Лэнд богат?

– Мы вместе начинали… с нуля.

– Откуда же театр?