Опекун или что-то большее? (СИ)

Когда-то мы пообещали друг другу, что никогда не отвернемся друг от друга. Не предадим. Всегда будем рядом, если кому-то из нас понадобится помощь. Поддержим в сложную минуту. Выслушаем, не примем все в штыки в сторону друг друга. Не забудем друг о друге, даже если нас раскидает на разные концы света. Но еще мы пообещали друг другу заставить второго исполнить волю родителей, что бы там ни было. Об этом мы поклялись. И когда мы узнали бы условия, и кто-то из нас захотел отказаться от этого, второй сделал бы все, но уговорил его. И я узнал условия.

Их не знает она. Но я был более чем уверен, что она отказалась бы. Не захотела выходить замуж за меня. Пусть и на время. Просто потому, что я так отвратительно поступил. Я нарушил обещание. Не выслушал, сослал, отвернулся. И сейчас, когда я все осознал, вполне нормально, что выслушать уже не хочет она. Отвернется она. И ей даже предъявить нечего. Она права.

Но я понимал, что сидеть в квартире и страдать — не выход. Поэтому и взялся за квартиру. Для начала я хотел вернуть ей прежний вид. Маришка здесь все обставила по-своему. Поэтому казалось, что в этой квартире арктические ледники, а не домашний уют. Не было каких-то мелких деталей, которые бы пробуждали внутреннее тепло. Уют. Домашнюю обстановку. Понимание, что в доме есть хозяйка, которая любила свой дом, потому и хранила огонь домашнего очага.

Только сейчас, когда все прояснилось, я понял, что сердцем и душой этой квартиры была Василиса. А я был большим плюшевым мишкой. Для красоты. И добавлял уюта. Василиса любила спать и прижимать к себе этого плюшевого мишку. Точнее, енота. Она никогда с ним не расставалась. Он всегда стоял в её комнате на постели. Она расправляла постель и, обнимая его, засыпала. И это не изменилось ни к 14, ни к 15, ни к 17 годам. И я был рад этому. А ведь не раз и я сам становился енотом. Если Василиса засыпала за просмотром фильма, при этом очень крепко меня обнимая, я боялся лишний раз пошевелиться. Лишь бы не разбудить, укрывал нас пледом и засыпал в родных объятиях. И только сейчас понял, что объятия Маришки никогда не были мне столь приятны. Мне всегда чего-то не хватало. Точнее, кого-то. Не было той теплоты. Её объятия мне не казались родными. Даже за столько лет. Да и это была не любовь, а простая влюбленность, которая переросла в привычку. Вот только я до последнего боялся.

Боялся того, что чувствую к Василисе. Поэтому вцепился в Маришку. И у меня получилось на время отвлечься. Я снова влюбился. Точнее, чувства к ней добавил ребенок. Я был твердо намерен воспитать своего малыша и из-за чувства вины пытался заново полюбить его мать, она ведь этого не заслуживала. По моему мнению тогда. Сейчас же она заслуживала худшего.

Но это не меняло того факта, что… Квартира пустая. Полно мебели, но будто не было ничего. Поэтому я направился в комнату Василисы. Я не заходил туда с того дня, как она уехала. Маришка захотела выкинуть вещи девочки, те из немногих, что остались, но я не позволил и сказал сложить все в её комнату и запереть на ключ. Тогда я поверил в то, что она хотела для меня, как лучше. Но не сейчас.

Зашел в комнату. Коробки. Это первое, что бросилось в глаза. Пыль. И большой енот на постели. Она не взяла его. Раньше никогда не расставалась с ним, даже в поездки в соседний город брала, если мы ездили с ночевкой. А ведь я помню тот день, когда выиграл для неё этого плюшевого зверя, как будто это было вчера. Но вот уже больше месяца енот лежит на кровати и ждет свою хозяйку, которая если и вернется, то точно не сюда. У неё есть дом. Дом её родителей. Её дом. И никто не запретит ей жить там. Захочет — поселится там, не захочет — пф, проблемы? Нет.

Сел на её постель. Протянул руку к игрушке, взбивая её от пыли.

— Ну что, друг, остались мы с тобой одни, без неё? Тебе ведь тоже её не хватает. Я знаю, — усмехнулся. С игрушкой разговариваю. Докатился. Но прижал енота к груди, надеясь почувствовать её запах. Хотя мне казалось, что из этой комнаты он и не выветривался. Здесь все пахло ею. Будто она была рядом.

Казалось, будто она сейчас упадет рядом со мной, откинется на спину и потянет из моих рук Треугла. Немного странное имя для енота. Да еще и плюшевого. Но сейчас я бы все отдал, только чтобы услышать её:

— «Немедленно отдай мне моего Треугла, утконос!» — она набралась от моей сестры фразочек, поэтому иногда бывало такое, что они одновременно меня так называли.

— «Утконос!» — пронеслось в голове.

И ласковое Василисы:

— «Утконосик!» — при этом она очень мило улыбалась. Я всегда качал головой и уходил исполнять очередную прихоть моей сестры. Просила за Захарру всегда Василиса. У меня была слабость к ней, и Захарра этим умело пользовалась. И я никогда не понимал, почему подчинялся и делал все, что просила Василиса, пусть иногда это были прихоти Захарры?