Опекун

Машка подвывала рядом и просила ехать быстрее. Я старался как мог, то и дело выскакивая на выделенку. Расположение камер на Ленинском я помнил наизусть.

Дома Машка влетела в ванную, включила душ, а потом заорала мне, чтобы я принес ей чистую одежду и прокладки. Дверь она предусмотрительно не заперла.

— Бедная девочка, — подумал я. Потом подумал: — Бедные женщины.

Потом вспомнил одно свое женское воплощение: Средние века, Арабский Восток, невысокое социальное положение, Аравийская пустыня, обильные месячные и полное отсутствие воды. Вот была чума! До сих пор дрожь пробирает. И кроме этого, про ту жизнь я ничего и не помнил. Видимо, это воспоминание оказалось самым ярким.

Господи! — подумал я. — Спасибо тебе, что я мужчина.

Машка вышла из ванной и сразу спросила меня про обед. Живот у нее болел много меньше. Я еще раз подумал: «Спасибо, Господи!» теперь уже про Машку, и мы спустились вниз, в кафе.

На следующий день в три часа я был в ментуре. Следователем оказался тот самый капитан, который говорил со мной в первый раз, когда позвонила Маша.

Мы долго разговаривали. Я довольно подробно описал все события с момента оформления опеки над Машей. Ничего плохого про Аркадия не говорил. Сказал, что сам оказался в шоке, узнав, что тот стал бить дочь. Удивился, что Маша терпела и не пожаловалась раньше. Может быть, боялась, предположил я.

Про наркотики — вообще жесть. Я закончил, сказав, что вся история кажется мне странной, и что Аркадий производил на меня впечатление вполне нормального человека.

Следователь покивал, предупредил, что с Машей тоже захотят побеседовать и попросил никуда из Москвы не уезжать.

— Блин, — сказал я, — а я как раз хотел девочку недели на две к морю отвезти.

Капитан оказался на удивление нормальным, подумал пару минут и разрешил мне уехать. Попросил только согласовать с ним сроки. Я горячо поблагодарил его.

Уже подписывая мне пропуск, он внимательно на меня посмотрел и сказал, что девочке очень повезло, что у нее оказался такой заботливый дядя.

В ответ я улыбнулся:

— Ну, не повезло с папой, так пусть повезет с дядей.

— Конечно, — теперь улыбнулся следователь, — только вот так редко бывает, — и, прощаясь, добавил. — Очень.

Я только развел руками и улыбнулся снова.

Еще через пару дней я возил Машку к дознавателю. Я был удивлен такому названию. Со времени моего последнего общения с милицией в ней много чего изменилось.

Дознавателем оказалась приятная молодая девушка, правда, высказавшая желание побеседовать с Машей наедине. Ее приятность сразу уменьшилась.

Я сделал удивленное лицо.

— А разве допрос несовершеннолетних может проводиться в отсутствии их родителей или опекунов? А я вроде как опять выполняю эту функцию? — поинтересовался я.

— Это вовсе не допрос, просто беседа, протокол не ведется, — девушка обворожительно улыбнулась. — И только с вашего согласия. Маше ведь нечего скрывать?

— Хорошо, — я пожал плечами, — я не возражаю. Скрывать нам нечего.

За Машку я не боялся, знал, что девка — кремень.

— Расскажешь тете правду, всю правду и одну только правду, — напутствовал я ее и подмигнул. Машка фыркнула и пошла с дознавателем в кабинет, я остался ждать в коридоре.

Приблизительно через час дверь открылась, и они вышли. Машка была красная и злая. Дознаватель мне мило улыбнулась.

— У вас очень хорошая девочка, — сказала она. — Мне было интересно с ней разговаривать. Вас любит. А вы мне кажетесь очень необычным и интересным человеком.

Я раздвинул губы, имитируя улыбку,

— Спасибо. Маша вам еще понадобится, или можно считать, что показания с нее сняты?

Дознаватель кивнула.

— Я думаю, что мы закончили. Возможно, только на суде ей зададут пару вопросов.

— Я был бы чрезвычайно вам признателен, если бы ее от этого избавили. Все-таки отец, хоть они и мало общались. Да и общение оказалось не слишком приятным.

— Ну, до суда еще далеко. Пока идет следствие. Вас тоже еще вызывать будут.

— О, если у меня будет такой очаровательный дознаватель, я готов ходить на допросы хоть каждый день, — легко выдал я комплимент.

— Нет, — девушка улыбнулась, — у вас будет другой. Я работаю только с детьми.

Я скользнул взглядом по ее руке, постаравшись сделать это заметно.

Как я и ожидал, кольца не было.

— В таком случае, Машке повезло, — широко и по-доброму улыбнулся я. — До свидания.

— До свидания, Сергей… Владимирович, — улыбнулась дознаватель.

— Сучка, — проговорил я под нос, когда мы с Машей вышли на улицу.— Ну, рассказывай, — спросил я в машине, — о чем вы говорили?

— Глупости какие-то. Она спрашивала, нравятся ли мне мальчики, спрашивала, что я люблю кушать, какие книжки читала, хожу ли в кино. Была ли я в театре и если была, то когда и что смотрела. Есть ли у меня друзья в школе и в Интернете. В общем, много всякой фигни спрашивала. Про него почти ничего и не спросила. Спрашивала про маму, про тебя тоже мало.

Я вздохнул.

— Говорю, точно сучка. Ладно, будем надеяться, что пронесет. Какие, однако, менты продвинутые стали.

Все, Машунь, едем на море. Дней через десять.

— Ух ты! — обрадовалась Маша. — А школа? — спросила она потом.