Опер с особым чутьем

Дыхание перехватило. Катя лежала на полу рядом с кроватью. Голова был вывернута, подбородок прижат к груди. Одна нога была отброшена, согнута в колене, кулачки сжаты. Крови не видно, но он все понял, покачнулся, в глазах потемнело. Бросился к девушке, упал на колени. Он ощупывал ее, что-то бормотал, прикладывал ухо к груди. Сердцебиение не прослушивалось, пульса тоже не было. Катя Усольцева была мертва – мысль вздорная, что не сразу закрепилась в сознании. Глаза ее были приоткрыты, в них еще блестели слезы. Девушка плакала перед смертью, влага не высохла на щеках. На шее выделялась полоса, Катю задушили – возможно, металлической струной, причем сжали так сильно, что удавка порвала кожу и кровь выступила наружу.

Все происходящее было нереально. За что? Стоило пережить войну? Он терял разум, не мог смириться, продолжал трясти мертвое тело, целовал в сырые губы, глаза, полные слез. Осторожно поднял, переложил девушку на кровать, чтобы ей было удобнее. То, что нельзя трогать труп, в голову не пришло, милицейское прошлое давно кануло в небытие…

В какой-то момент рассудок вернулся, он шагнул за порог и побрел прочь из дома. Мысль о том, что можно скрыться, даже не посетила. Горин вышел через заднюю калитку, побежал направо, за угол. Тут были какие-то люди, стояли полуторки. Проходная завода была открыта, вахтер курил на крыльце. Слабая жизнь на этом предприятии все же теплилась.

– Звоните в милицию, Тургенева, шестнадцать, убийство… – прохрипел Павел. Вахтер сделал круглые глаза, схватился за воображаемую кобуру (видимо, бывший военный), что-то прокричал ему вслед. Павел вернулся в дом. «Галлюцинация» не пропала. Он еще не смирился, на что-то рассчитывал, всматривался в застывшие черты лица, тщетно искал пульс. Но все было кончено. Он сел на стул рядом с телом и оцепенел.

Через некоторое время подъехала милиция. У калитки остановились две машины, высадились люди в форме и без. О наличии второго входа пока не знали, постучали в дверь, потом бесхитростно ее выбили.

– Дурак ты, Пахомыч, – проворчал сотрудник. – Тут вторая дверь есть, и она открыта.

В спальню вошли двое с обнаженными пистолетами – капитан милиции Куренной и оперуполномоченная Кира Латышева. Павел не шевелился, только неохотно повернул голову. Пустота заглатывала.

– Вот черт… – процедил сквозь зубы Куренной. – Ведь чувствовал, когда дежурный сообщил название улицы… Давно не виделись, Павел Андреевич… – Он осекся, мрачно уставился на бездыханное тело Кати.

– Он снова над телом, – вздохнула Кира. – Это становится доброй традицией. – Она тоже замолчала, исподлобья рассматривала участников драмы – живого и мертвую. И кажется, начала догадываться, кто эта женщина.

– Что случилось, Горин? – спросил Куренной. – Это ты ее?

Павел покачал головой.

– А может, подумаешь? – предложила Кира. – Не стала тебя дожидаться, нашла другого, о чем и сообщила на свою беду. Ты впал в бешенство и задушил несчастную девушку. Потом опомнился, раскаялся, даже милицию вызвал, но… время вспять не повернуть, как говорится. Облегчи же нам задачу, Горин. Самому же легче станет.

– Я не убиваю людей гитарной струной… – прошептал Павел.

– А чем ты их убиваешь? – оживилась Кира.

– С чего решил, что это гитарная струна, если непричастен к преступлению? – насторожился Куренной.

– Да нет, все правильно, – над телом склонился невысокий пожилой мужчина – медик-криминалист, – струна и есть. Семи пядей во лбу не надо. Зэки раньше делали такие удавки – длиной сантиметров семьдесят, на концах деревянные ручки для удобства пользования. Работает безотказно. Жертву можно оглушить, чтобы не сопротивлялась, накинуть струну на шею и затянуть… Девушку, кстати, оглушили – наблюдаю небольшое фиолетовое пятно на левом виске. В противном случае она бы стала кричать, вырываться… Вы трогали тело, молодой человек? Жертва лежала на кровати?

– Трогал… Она на полу лежала…

– А вот это напрасно. – Медэксперт покачал головой. – Говорят, вы бывший милиционер, должны знать, что на месте преступления нельзя ничего трогать, передвигать или переставлять.

– Виноват, доктор, думал она еще жива… Больше ничего не трогал…