Оперативный гамбит

— Между прочим, Павел Николаевич, шахматный термин «гамбит» произошел от итальянского «гамбетто», что означает «подножка».

— В данном случае эта трактовка более соответствует действительности, — усмехаюсь я.

— Совершенно правильно замечено! И, тем не менее, вы по-прежнему искренне верите в торжество справедливости?

— Мы уже обсуждали этот вопрос.

— Да-да, я помню. Солдат с лопатой против танка… Нет, не подумайте — я не иронизирую. Это, между прочим, очень удачное сравнение. Только вы, например, никогда не задумывались над таким интересным вопросом: а почему — в том числе и в данной конкретной ситуации — солдаты вынуждены идти против танков невооруженными? Точнее сказать: почему их посылают против танков — и с лопатами? А где же артиллерия, где противотанковые ружья, где гранаты, на худой конец? Почему с лопатами-то, а?!

— Задумывался, и не раз. И не я один. Только, наверное, если бы я мог на этот вопрос ответить, мы бы этот разговор не у вас в офисе вели, а в той камере, откуда вас за десятку вынули.

— Согласен! — с абсолютно серьезным выражением лица кивнул Мещеряков. — Но, поскольку беседуем мы все-таки в моем офисе, это означает, что ответа на этот вопрос вы так и не нашли… Хорошо, тогда еще один вопрос. Мне хорошо известно, что наш разговор вы записываете на диктофон. И, тем не менее, я вам открыто заявил, что конкретному судье за мое освобождение дана взятка, и даже назвал конкретную сумму. Чем вы это объясните?

— Вашим цинизмом.

— Не то… — поморщился Георгий Алексеевич. — Здоровый цинизм имеет под собой определенную основу — в противном случае циник либо зарвавшийся нахал, либо круглый дурак. Надеюсь, в нахальстве, равно как и в глупости, вы меня упрекнуть не сможете?

— А в чем тогда основа вашего здорового цинизма? — Я знаю, что отвечать вопросом на вопрос не принято, но у нас, согласитесь, и разговор не совсем обычный.

— Я вас как раз об этом и спрашиваю.

— Применительно к данной конкретной ситуации все просто — это вам даже первокурсник юрфака разъяснит, — пожал я плечами и тоном пропагандиста районного отделения общества «Знание», читающего дояркам отдаленного колхоза лекцию о вреде алкоголя, продолжил: — Существует определенный законом порядок сбора доказательств по делу. Доказательства, полученные не предусмотренным законом путем, не могут быть приняты к рассмотрению…

— Стоп-стоп-стоп! — перебил меня Мещеряков, шутливо поднимая руки вверх. — Тут я вовсе и не собираюсь с вами спорить — вы в этом деле профессионал. Согласен! Тогда пойдем еще дальше: объясните мне на милость, почему же эта пленка попадает в разряд доказательств, полученных, как вы изволили выразиться, «не предусмотренным законом путем»?

— Законы несовершенны… — отделываюсь я дежурной фразой, доставая из кармана пачку «Далласа». — К сожалению, зачастую их пишут, как минимум, дилетанты, а то и вовсе дураки.

— Вот! — торжествующе воскликнул Георгий Алексеевич, извлекая из кармана зажигалку. Он дал мне прикурить и продолжил: — Вот тут ваша главная ошибка!

— В чем именно? В том, что дуракам позволяю писать законы? Так это не в моей власти. Я вон вас-то за решетку упрятать не могу, а уж тот уровень нам просто недоступен[45].

Мещеряков в свою очередь закурил, собираясь с мыслями, и спокойным, где-то даже будничным тоном заговорил:

— Вы неправы в другом — говоря, что законы пишут дилетанты, а то и вовсе, по вашему собственному выражению, дураки. И я готов это доказать.

— Вы будете мне всерьез доказывать, что в нашей Думе заседают сплошь интеллектуалы? — с ироничной улыбкой интересуюсь я.

— Ну, во-первых, их там не так уж и мало, как об этом говорят. Хотя и не так много, как этого бы хотелось, — мы еще к этому вернемся. А во-вторых… Скажите: а вы что — всерьез считаете, что законы пишет Дума? — с едва уловимой иронией переспрашивает Георгий Алексеевич. — В таком случае, Павел Николаевич, вы меня фундаментально разочаровали. Да ведь если бы это было так — я бы не посмел оспаривать ваш тезис — насчет дураков и дилетантов.

Я непонимающе уставился на своего собеседника — шутит? Но тот смотрит на меня с совершенно серьезным выражением лица и без тени иронии во взгляде.

— Простите, но, насколько мне известно, принятие законов — это основная обязанность Думы.

— Павел Николаевич, вы меня не совсем правильно поняли. Я не спрашивал вас, кто у нас принимает законы, — прослушайте потом этот момент на диктофоне повнимательнее[46]. Я спрашиваю: кто пишет законы? Только не говорите мне, ради бога, о рабочих группах, депутатских инициативах и тому подобное, — а то вы меня снова разочаруете.

— Я, извините, при этом не присутствую, — деликатно уклоняюсь я от ответа. Мне не хочется влезать в болтовню об олигархах, финансово-промышленных группах, лобби и тому подобное — тошнит от политиканства.

— А при этом присутствовать невозможно!

Нашу беседу прерывает зуммер селектора.

— Да?.. — нажимает кнопку Мещеряков.

— Георгий Алексеевич, все сделано, — раздается в динамике голос секретарши.