Оперативный гамбит

Ответ: Я не одобряла этого брака. Таня это знала и мне не рассказывала ничего об их отношениях. Самого ее мужа я видела только два раза, когда была у них в гостях на день рождения Тани и на их свадьбе. Поэтому, когда Таня сказала, что они разводятся, я сказала, что правильно… <…> Но про обмен она сама сказала, что согласна менять, потому что у нее будет возможность сделать себе отдельную квартиру. Ей Гена <… > дает доплату, чтобы она разменяла комнату. <…>

Вопрос: Известно ли вам — получила ли Белова деньги от своего бывшего мужа и какую сумму?

Ответ: Таня говорила мне, что ей обещали пять тысяч долларов. Она также говорила, что она по обмену получит комнату и сразу будет с этой доплатой покупать квартиру… <… > Я потом спрашивала, получила ли она деньги, а она сказала: «Не волнуйся, все в порядке, деньги уйдут сразу за покупку квартиры…» <…> А получила ли она эти деньги — я так и не поняла…

<…>

Вопрос: Когда вы последний раз видели Белову, не объясняла ли она вам, что хочет куда-то уехать?

Ответ: Последний раз я видела ее 4 мая. Она говорила, что вопрос с обменом решился, и она теперь собирается поехать в деревню в Псковскую область к родственникам на майские праздники. <…> На День Победы эти родственники нам позвонили, чтобы поздравить маму, и я спросила, как там Таня. Они сказали, что не знают и что Таня к ним не приезжала…»

Что, устали? Да оно и понятно: язык протокола — это особый стиль. И проблема не в том, что пишут протоколы не Толстой, Достоевский или Уайльд, а скромные бойцы невидимого фронта, многие из которых Уайльда (а порой — увы! — и Толстого) не читали. Проблема в специфике жанра. Не забывайте, что Лев Николаевич или Федор Михайлович излагали исключительно свои собственные мысли, дабы донести их до читателя. Мысли эти глубоки и содержательны — иначе кто бы их книги читал? — а посему должны быть и столь же изящны, дабы форма соответствовала содержанию. А следователь излагает на бумаге мысли исключительно чужие, причем мысли, в основном, грязные. Что касается литературного стиля наших героев, то позвольте сей аспект даже не комментировать. Здесь следователю иной раз приходится так потрудиться, что Маршак, переводящий Шекспира, выглядел бы в сравнении с ним жалким школяром. Однажды при мне молодой парень, обвинявшийся в убийстве, на очередной вопрос следователя поморщился, как от зубной боли, и страдальчески выдавил:

— Да че я тебе — академик?.. Датый уже был в хламину — вот крышняк и поехал.

Коллега при этом продолжал невозмутимо барабанить по клавишам компьютера. Для интереса я взглянул через его плечо на экран монитора. Вышеозначенная тирада в «переводе» выглядела следующим образом: «Я точно не помню, поскольку ввиду алкогольного опьянения не отдавал отчет своим действиям»… Вот так! Причем, повторяю, — с ходу, ни на секунду не останавливаясь. Я бы еще посмотрел, как бы сие тот же Маршак перевел и сколько бы времени ему для этого потребовалось.