Операция «Анастасия»

Пристально взглянув на ребенка, белобрысый пограничник неожиданно поинтересовался:

— А мамка дзе?

— Как где? В Париже уже… — презрительно усмехнулся мальчишка. — Опять, наверно, по магазинам бегает…

Хорунжий с интересом вскинул бровь и, возвратив документы владельцу, коротко козырнул:

— Прошу пан… Можно ехать…

— Дзенькую, — невозмутимо кивнул русский медведь. И натужно взревевший БМВ решительно рванул через границу.

29

Обложенный роскошными венками, полированный, с вызолоченной фурнитурой гроб стоял на столе, поверх кровавого сукна, как будто на эшафоте.

С большой застекленной фотографии с траурной лентой безмолвно взирал на собравшихся внушительный лик государственного человека, чье мертвенно-желтоватое окостеневшее лицо, слегка возвышаясь над краем гроба, всецело принадлежало уже совершенно иному миру.

По углам, словно каменные изваяния, неподвижно возвышались четыре златопогонных мужественных полковника в парадном обмундировании.

Возле гроба, сбившись в кучку, безутешно рыдали осиротевшие родственники.

В убранном с подобающей пышностью скупо освещенном актовом зале растерянно толпилось множество народа. Тут были подтянутые военные, внушительные штатские, немало женщин в трауре. И покрывая собою неумолчный людской гул, волнами катились откуда-то сверху томительные рулады пронзительной траурной музыки.

Скромный и незаметный, в безупречном сером костюме с черной лентой на рукаве, Аркадий Аркадьевич одиноко стоял у колонны и, удрученно надломив тонкие брови, с грустью глядел на происходящее.

Подумать только: сколь жалка и нелепа суетная человеческая жизнь! А смерть еще нелепее…

Еще вчера ты мог быть облеченным властью государственным человеком, неумолимым властителем ничтожных людских судеб. Пред тобою заискивали и преклонялись. Тебя почитали и ненавидели. Словно воплощенный бог, ты был могущественнее самой смерти! И одним своим взглядом ты повергал в дрожь…

И вдруг случилось нечто неизъяснимо таинственное — и ты просто перестал быть. И от всего твоего вчерашнего величия остался лишь жалкий и никчемный труп, перед которым зачем-то разыгрывается этот нелепый спектакль, которому воздаются почести…

Об этом с затаенной грустью размышлял теперь Аркадий Аркадьевич и непослушными пальцами машинально теребил готовую вот-вот оторваться глянцевитую пуговицу на пиджаке.

Внезапная смерть старика поразила его так же, как и многих собравшихся в этом зале людей. Казалось, этот человек просто не мог умереть, как все, столь велики были его неоспоримые власть и сила. И вот надо же — умер… Да еще при каких обстоятельствах!

Подробности этой скоропостижной смерти полковник Сошников узнал одним из первых. Теперь они сделались всеобщим достоянием и с интересом обсуждались присутствующими.

Более неуместного положения для того, чтобы расстаться с жизнью, невозможно было даже придумать! Попросту говоря, старика, будто в насмешку, угораздило встретить смерть в собственном дачном сортире, оборудованном для полного комфорта, помимо импортной сантехники, еще кондиционером и стереоприемником…

Сердечный удар хватил его за крайне неотложным делом. И как назло — под музыку. Когда безмозглые охранники, заподозрив неладное, догадались выломать дверь — старик был уже мертв. По крайней мере, насладился напоследок великолепным комфортом.

И вот теперь его обряженное в парадный генеральский мундир бренное тело было безжалостно выставлено для всеобщего обозрения. И вчерашние сослуживцы с болью в голосе велеречиво перечисляли многочисленные заслуги покойного перед Отечеством. Скромно напомнили, каким во всех отношениях прекрасным он был человеком: благородным, самоотверженным, мужественным, стойким и преданным защитником горячо любимой родины, отцом и учителем подчиненных, образцовым семьянином. Проникновенно клялись мертвецу навсегда сохранить в своих сердцах благодарную о нем память. И все это неподдельно искренне. Так же искренне, как ненавидели и боялись его при жизни.

Аркадий Аркадьевич незаметно стушевался именно затем, чтобы избежать незавидной участи очередного оратора. Хоть он, мягко выражаясь, недолюбливал усопшего, но кощунственно лицемерить над раскрытым гробом — было для полковника Сошникова испытанием поистине непосильным.

К счастью, торжественная панихида закончилась. И под надрывное завывание похоронного марша медленно и печально начался вынос…

В тот же день, вскоре после похорон, на которые он, разумеется, не поехал, Аркадий Аркадьевич с неизменной кожаной папкой для бумаг деликатно вошел в кабинет своего покойного шефа.

За огромным министерским столом под портретом президента России восседал незнакомый строгий мужчина, на вид не старше его самого, с умным интеллигентным лицом и стильных очках в изящной золотой оправе, и вдумчиво перебирал в беспорядке наваленные перед ним многочисленные документы. Заметив Аркадия Аркадьевича, он неожиданно улыбнулся:

— Товарищ Сошников? — и поднявшись из-за стола, вышел навстречу, на ходу дружелюбно протягивая руку. — Будем знакомы: Голиков Павел Андреевич… Некоторым образом, ваш новый начальник.