Операция «Анастасия»

Выйдя в соседнюю комнату с ее простым и скромным, почти деревенским убранством, Глеб с отвращением сбросил проклятые лагерные лохмотья и поспешно переоделся. Крепкие фирменные джинсы в облип пришлись ему как раз впору. Подошел и теплый серый свитер с высоким воротом. Намотав на шею длинный черный шарф, он кряхтя влез в дутую темно-синюю куртку-«аляску», поглядел на себя в зеркало и невольно усмехнулся. Теперь совсем другое дело. И никакой мент сдуру не пристебается.

Прощались уде совершенно как родные. «Славный мужик Иван Петрович, — подумал Глеб. — Дай ему Бог доброго здоровья. И хозяйке его тоже…»

Притворив за собой калитку, еще раз помахал рукой старикам, глядевшим ему вслед сквозь морозное окошко и, упрятав руки в карманы, твердо, вразвалочку, зашагал к вокзалу.

В низком старинном здании местного вокзала царили пахучая духота и обычная преддорожная неразбериха. Толпился и загорал на обшарпанных лавках путешествующий народ. Хныкали и шумно носились под ногами детишки. Брехала чья-то осипшая ручная собачонка. Стойко воняло сортиром.

«Вот она Россия, — невольно подумал Глеб. — Не жизнь, а сплошной вокзал. Куда только приедем…»

До проходящего скорого на Москву оставалось каких-нибудь полчаса, как и говорил Иван Петрович. Но билетов на него, равно как и на другие московские поезда, не было. Чтобы убедиться в этом даже не нужно было брать штурмом осажденное страждущим народом низкое окошечко кассы. Глеб и не пытался.

Купил в привокзальном киоске пачку «столичных», с наслаждением закурил, почти не замечая мороза. Подумаешь мороз — каких-то пятнадцать градусов! Когда ему устроили экзамен на выживаемость, выбросив с парашютом на Новой земле, куда прохладнее было. И ничего. Выжил. С одним штык-ножом да в легоньком бушлате. Даже яйца не отморозил. Учили.

Незаметно опустились быстрые зимние сумерки. Над занесенными снегом путями зажглись мощные фонари. Кружились, морозно поблескивая в их лучах, редкие снежинки. Где-то на запасных путях гудел и посвистывал маневровый тепловоз, отдавались гулким эхом тысячекратно усиленные голоса диспетчеров.

Когда в снежной сумеречной мгле прорезались огни подходящего поезда, Глеб, засмоливший третью сигарету, начал уже понемногу подмерзать. С мощным гулом, звонким перестуком колес, пахнущий ветром и мазутом состав залязгал вагонными сцепами и тяжело остановился.

— Стоянка поезда пять минут! — объявило вокзальное радио.

На платформу высыпал возбужденный народ. Спешно грузили в поезд чемоданы, коробки, узлы. Засидевшиеся в вагонном тепле пассажиры по одному выбирались на мороз покурить.

Глеб швырнул недокуренную сигарету в снег, упрятал окоченевшие руки в карманы куртки и не спеша шагал вдоль состава, пристально вглядываясь в лица проводников… Не то… не то… Так, глядишь, придется под вагоном путешествовать!

У одного из последних вагонов сиротливо маялась в одиночестве полная немолодая женщина в форменной шапке-ушанке и наброшенном на плечи малиновом пальто, зябко притоптывала на морозе. Подойдя поближе, Глеб зорко разглядел, что лицо у нее сумрачное, глаза усталые и несчастные. Он растянул рот в улыбке.

— Сестренка, милая, — проникновенно начал он, молитвенно сложив на груди руки. — Позарез в Москву надо. Выручай!

Презрительно оглядев его с головы до пят недоверчивым взглядом, проводница невозмутимо отвернулась, процедив:

— Да пошел ты…

— Сестренка, родимая, погибаю! — взмолился Глеб. — Хошь, на колени встану? — и в самом деле бухнулся перед нею в пушистый снег.

— Ты чего, чокнутый? — вылупилась на него женщина. — Вали отсюда! Не положено. — Но уже не отвернулась и продолжала искоса глядеть на Глеба.

— Замерзну — не уйду! — решительно заявил он и улегся на спину к самым ее ногам. Проводница взглянула на него с прежним недоверием и с некоторой долей любопытства.

— Правда, чокнутый, — угрюмо буркнула она, недоуменно пожав плечами.

— Ага! Верно! — поддакнул Глеб. — Вот и брось меня здесь подыхать! Плевать тебе на чужое горе! Катись, родная, и забудь, что из-за тебя тут человек погибает… — с надрывом изрек Глеб и, перевернувшись лицом в снег, обреченно замер.

Мягко прохрустев по снегу, возле его головы остановились тупые округлые валенки. Потом боязливая ладонь слегка тронула за плечо.

— Ладно, горемыка, вставай… — с усталым вздохом произнесла женщина. — Так и быть, ехай…

Угревшись в тепле небольшого душного купе для проводников, Глеб незаметно задремал, уронив голову на застланный цветастой домашней скатертью откидной столик. Поезд, монотонно раскачиваясь и постукивая на стыках, мчался сквозь глухую пелену метели и заснеженных сибирских просторов. Уютно потрескивал внизу калорифер. В коридоре вагона слышались приглушенные голоса пассажиров. Приятно пахнуло дымком и горячим чаем. Потом все стихло.

— Алло, горемыка, спишь? — услышал он над собой усталый женский голос.

Глеб резко вскинул голову и спросонья протер глаза.