Стряхивая дождевые капли с носа и подбородка, Марко признал его правоту.
— Просто я уже немолод, — объяснил он, вздергивая подбородок так, что брызги полетели во все стороны, — и немножко осатанел от дождя. Так ты, будь другом, забудь.
Они поднялись на ноги и стояли на стерне, пока Коста объяснял план их дальнейших действий.
— Хороший план, — одобрил Марко.
— Конечно, хороший. А ты чего ждал?
— Придержи язык, Юрица.
Когда они пошли к городу, с дождевыми струями уже мешались сумерки. Их усталость сливалась теперь с умиранием дня, и они двигались как во сне — их ноги шлепали по набухшей земле в медленном, угасающем темпе, словно они шли уже вечность и так никогда и не остановятся совсем. Корнуэллу казалось, что он только отмечает время и идет для того лишь, чтобы остаться на том же месте. Деревья и кусты проплывали мимо в лениво струящейся реке, которая никуда не текла, а описывала полный круг и вновь и вновь тащила мимо него те же самые деревья и те же самые кусты, пока у него не начиналось размягчение мозга. Плоский серый горизонт впереди не менялся, и по нему не было заметно, чтобы они продвинулись хотя бы на шаг.
Один раз Марко заговорил с ним, но это было много раньше:
— Не надо было мне высмеивать этого мальчика.
— Ну какое это имеет значение?
— Большое. Мы должны подавать пример.
— Чего ради?
— Как чего ради? Ради того, чтобы мир стал лучше, когда все это кончится. Лучше и прекраснее. А иначе зачем мы здесь?
Какой замах… но хочешь не хочешь, а это утверждают люди, во всех других отношениях вполне разумные. И более того — это уже не звучит смешно. Во всяком случае, здесь, в этих краях, где не осталось ничего незыблемого. И здесь как раз в этом может заключаться внутренняя суть жизни, самый смысл существования. Руперт был способен это признать и даже воспринять в какой-то мере с тех же позиций. Если не считать, конечно, главного различия: сам он хотел вернуть Европу на рейд ее проверенной и безопасной истории, а они хотели отважно ринуться в неизведанные моря коллективизма… Он смотрел, как мимо лениво проплывают кусты, и пытался найти в своей схеме место для самопожертвования Марко, для его способности видеть в себе лишь орудие, лишь камень, мостящий дорогу, по которой движется вперед караван человечества, — Человечества с большой буквы. Но эти мысли были слишком весомы, чтобы ворочать их сейчас и рассортировывать. Он бросил их тонуть в трясине своего утомления. Как-нибудь в другой раз он обсудит с Марко великий вопрос о целях и средствах во всей его совокупности. И о необходимости главенства личности, — Личности с большой буквы.
— Ну вот, — сказал наконец Юрица. — Видите, вон там?
Из безликой плоскости набухшей земли и проплывающих кустов поднялись, рассекая ровный горизонт, несколько построек, небольших и обветшалых. Город был близко.
Было уже темно, однако недостаточно темно, и Коста остановился. Их ноги, освобожденные от постромок движения, дрожали и подгибались. Юрица сказал раздраженно:
— Послушай, малый, мы что же, так и будем торчать тут?
— Да ведь рано еще! — Коста был похож на молодого старательного терьера, которого озадачивает и раздражает человеческая тупость. Неожиданно он засмеялся. — Ну хорошо, Юрица, раз уж вы такие старики… Я отведу вас к себе домой, чтобы вы отдохнули.
Они устали до немоты. Вот так и случается непоправимое. Они знали это, и им было все равно.
Полчаса спустя Коста привел их через поля к задам крестьянской усадьбы. Когда он убедился, что все в порядке, они вошли и растянулись на коврах в теплой горнице, которая выглядела богаче тех, к которым они привыкли на равнине Сриема, прибранней и чище. Их приветливо встретил пожилой мужчина — отец Косты, такой же подтянутый и осмотрительный, как его сын. Немного погодя он начал давать им советы. Надо, чтобы они переоделись — сменили свою форму на местную одежду — и вошли в город, точно тамошние жители, которые припозднились, возвращаясь с полей или с деревенского базара. Передатчик и оружие тоже надо оставить — завтра связные пронесут все это в город наиболее удобным путем, — а с собой взять только пистолеты. Комендантский час начинается в десять.
Они вышли из этого дома в девять.