Операция «Андраши»

Они искали и не находили, к кому могли бы явиться. Они прошли по серому бульвару Милоша Великого до Теразие, где в мешанине обломков и выпотрошенных труб торчали расколотые отели, обнажая укромность дорогих номеров. Они проходили мимо людей, которые словно утратили способность говорить. Они огибали неширокие воронки в асфальте, разыскивая конец своего пути и смутно надеясь, что поиски останутся тщетными. На Теразие они заглянули в винную лавку и спросили ракии, им ответили, что ракии нет — даже картофельной, и они, ворча, вышли на безмолвную площадь. За Теразие исковерканные танки и пушки начали попадаться все чаще — груды бесполезного металла, преграждающие дорогу. Они вполголоса обменивались замечаниями о каких-то пустяках. Их пугали собственные мысли. Том думал: вот как всегда кончаются войны, вот когда играют духовые оркестры.

И за дальним изгибом площади Теразие они увидели духовой оркестр. Несколько трубачей и флейтистов в гражданской обтрепанной одежде стояли у тротуара перед кучкой недоумевающих детей и играли какой-то патриотический марш, чтобы уже сейчас перекинуть мостик к надежной безопасности грядущих лет. Они с Митей прошли мимо по противоположной стороне улицы, вдоль Отеля Сербского Короля — голубовато-зеленая облицовка его фасада благодаря ветру, дождю и военной неухоженности обрела тонкую, нежную красоту. Все это ушло в небытие. Все это было мертво.

Они вошли в Калемегданскую крепость, и тут их путь кончился.

Среди деревьев советские солдаты ставили палатки, но они прошли мимо, потому что еще не были готовы проститься друг с другом. По грубым каменным ступенькам они спустились на широкую террасу и далеко внизу увидели, как Сава сливается с Дунаем. Они стояли и смотрели на два серых могучих глетчера, которые надвигались с севера и запада, соединялись прямо под ними и устремлялись дальше, в Румынию. Реки оставались вместе, а им предстояло расстаться.

Они еще немного помешкали, облокотившись на каменный парапет, пересекавший древнее чело Калемегданской крепости. Они смотрели на льдисто-серую воду внизу и вдали. Они думали о своем, машинально прислушиваясь к голосам, которые доносились с другого конца террасы, где стояла группа генералов — десять-двенадцать человек в мундирах из тонкого сукна, сверкающих серебром и золотом. Советские генералы и полковники, а среди них — два-три англичанина и американца. Наконец он сказал Мите с вымученной небрежностью:

— А, вон и наша миссия! Английский генерал и янки — ну точно, как говорил Шарп-Карсуэлл. А остальные — все твои.

В серых складках Митиных щек шевельнулась улыбка, ироническая улыбка, от которой его лицо сморщилось, стало землистым и словно бы много старше. Связь между ними уже исчезала. И через разделившее их расстояние, преодолеть которое уже было нельзя, до него донесся голос Мити:

— Проводи меня до палаток, Ник. А потом иди к своему генералу.

Вместе с Митей он отошел от обрыва и вслед за Митей поднялся по каменным ступенькам, за которыми начинались деревья. Они пошли к палаткам, но солдаты не обращали на них внимания. Они остановились, повернулись друг к другу и обнялись — крепко, торопливо. Говорить они не могли. Сквозь пелену безнадежности он увидел, как Митя отступил, опустил руки. И зашагал прочь по вытоптанной земле. Русские солдаты оставляли работу, распрямлялись. За их сомкнувшимися спинами он уже не видел Мити.

Он снова спустился к парапету и остановился на прежнем месте, скованный невыразимой тоской. Боль оттого, что Мити больше нет с ним, пронизывала его сознание и тело, в ней было тягостное предупреждение, неясное, полное теней. Он устало отмахнулся от них. Теперь ему оставалось только поставить точку. Явиться по начальству и поставить точку. Объяснять ничего не придется. «Генерал, — сказал Шарп-Карсуэлл, — информирован обо всем, можете на меня положиться. Он только хочет поздравить вас со столь успешным завершением операции». Да, объяснять ничего не придется.

Он смотрел на серые глетчеры внизу. Вдали на севере, откуда катил свои воды Дунай, в солнечном мареве горбились зеленые холмы. Где-то между этими затянутыми дымкой холмами в погребе лежат три трупа — три скелета среди многих, которые когда-нибудь найдут и закопают в землю могильщики мирного времени. Объяснять ничего не придется — даже тогда.

Облака затягивали солнце, порывистый ветер гнал их по белесому небу. Теперь ему оставалось только пойти направо, сделать сто шагов или даже меньше, молодцевато отдать честь — и сразу же, безболезненно начнется другая жизнь: врата перемены распахнутся от взрывной волны начальственного одобрения. А потом факты будут приведены в порядок, расположены по местам, истории ради зарегистрированы, и подшиты, и снабжены надлежащими ярлычками, и укрыты от кровавого пробного камня неизбежных вопросов. Но пока пробный камень был здесь. Еще пять минут… или, может быть, десять.

Эпилог

Рассказывать больше нечего. Или, если хотите, рассказать остается все. Те, кто выжил, выжили: наступил мир, и они начали жить дальше.