Операция «Дуб». Звездный час Отто Скорцени

«Было бы неразумно утверждать, будто события в Италии не оказали на нас влияния, — заметил он в одном из разговоров со своим ближайшим окружением в июле 1941 года. — Наверно, коричневая рубашка никогда бы не появилась, не будь до нее рубашки черной. Марш на Рим в 1922 году — одно из ключевых событий истории. Тот факт, что он имел место, более того, что он имел успех, подтолкнул к действиям и нас». По словам фюрера, восхождение Муссолини к вершинам власти было сродни «героическому эпосу». В другой раз Гитлер произнес следующее: «Всякий раз, когда я думаю об этом, у меня становится тепло на сердце».

То, что Муссолини одержал в Италии победу над коммунистами, также согревало Гитлеру душу. «Мы должны быть благодарны дуче за то, что он очистил Европу от этой заразы, — заявил Гитлер в 1941 году, вскоре после начала операции „Барбаросса“, когда военная мощь Германии была брошена против Советской России. — Мы не имеем права забывать о той услуге, которую он оказал нам. Муссолини — крупномасштабная фигура. Место в истории ему уже уготовано». Дуче начинал свою политическую карьеру как социалист, хотя затем под давлением обстоятельств и отошел от социализма. Впрочем, Гитлер был готов простить ему это прегрешение.

В глазах фюрера Муссолини был своего рода экзотической птицей — мировым лидером его собственного уровня. Для Гитлера дуче был «тем единственным, с кем он мог говорить, как с равным, — пишет историк Денис Марк Смит, — и, возможно, по этой причине, тем едва ли не единственным человеком, к кому он питал симпатию». Иными словами, Гитлер воспринимал дуче как еще одного ницшеанского Сверхчеловека. «Довольно любопытно: Муссолини, обладавший гораздо более скромными ресурсами, был единственным, кого Гитлер считал равным себе, — пишет историк А.Дж. Тейлор, — и тем единственным, кого Гитлер воспринимал серьезно».

Гитлер с его тенденцией романтизировать классический мир полагал, что личность дуче — это своеобразный мост между посредственной современной Италией и былой славой Великого Рима. «Когда мы гуляли вместе с ним по садам виллы Боргезе, — признался как-то раз Гитлер кому-то из своего близкого окружения, — я сравнил его профиль с профилем римского бюста, и мне стало ясно, что передо мной один из цезарей. Нет никакого сомнения в том, что Муссолини — наследник великих мужей древности». Что касается итальянского фашизма, то в глазах фюрера это было «спонтанное возвращение к традициям Древнего Рима».

Тем не менее в чувствах, которые фюрер питал по отношению к дуче, всегда присутствовал некий элемент воображения, который затмевал собой политический расчет и повергал окружающих в недоумение. «Фюрер просто обожает моего мужа, — заметила однажды Ракель Муссолини и была недалека от истины. — Когда он разговаривал о Бенито, будь то со своими сторонниками или сторонниками дуче, в его глаза блестели слезы. Чиано заметил это во время разговора. Мой муж это тоже заметил. По его словам, фюрер был готов расплакаться, когда покидал Италию после своего визита в мае 1938 года». Порой эта странная слезливость Гитлера ставила в неловкое положение даже самого Муссолини. «Этот человек — невротик, — пожаловался дуче одному из своих министров во время встречи глав „оси“ в 1941 году после очередной неудачной военной авантюры Италии. — Когда он сказал мне, что никто не разделяет моих страданий столь же глубоко, как и он, в его глазах блеснули слезы. По-моему, это явное преувеличение».

Тем не менее симпатии к Муссолини не мешали Гитлеру отдавать себе отчет в том, что для Германии союз с Италией скорее бремя, нежели выгода. «Государства „оси“ должны понять очевидный факт, что они вынуждены тащить на себе Италию», — заявил Гитлер в мае 1943 года, за несколько месяцев до низложения дуче. В последние месяцы жизни Гитлер даже проникся убеждением, что союз с Италией ускорил крушение Третьего рейха.

«Если оставить в стороне всякую сентиментальность и взглянуть на события трезво, — заметил он как-то раз в начале 1945 года, — то я должен признать, что мою непоколебимую дружбу с Италией и самим дуче следует отнести к моим ошибкам. Вполне очевидно, что союз с этой страной скорее сыграл на руку нашим врагам, а не нам. И он внесет свой вклад, если мы все-таки проиграем войну, в наше поражение. Моя привязанность к личности дуче не изменилась, но я жалею, что не прислушивался к разуму, когда сковал себя этой дорогой мне, но так много стоившей дружбой с Италией».

И тем не менее, несмотря ни на что, Гитлер отзывался о Муссолини с восхищением и теплотой, даже когда кинокамеры, снимавшие новости, и микрофоны были отключены. «Дуче — равен мне, — сказал Гитлер за несколько месяцев до его смерти. — Возможно даже, в чем-то он превосходит меня, особенно в своем стремлении действовать на благо своего народа».

* * *