Операция Энтеббе

Теперь, после того как в Уганде освободили еще 101 заложника, это слово было у всех на устах. В руках террористов остались только заложники-евреи да еще французский экипаж самолета, командир которого, Мишель Бако, отказался уехать и убедил свою команду сделать то же самое. Мишель Бако и его товарищи считали своим долгом быть свидетелями происходящего преступления.

Картину происшедшего рисует рассказ одной из освобожденных заложниц, 62-летней Юлии Ойзерман. Она рассказала:

Во время остановки в Афинах я заметила двух молодых арабов, которые почему-то тащили с собой банки консервированных фиников. Один был рыжий; позднее я узнала, что он носил парик. За ними в самолет вошла пара немцев. Женщина лет 28, на ней были синие чулки, синяя юбка и голубая блузка. Волосы темные, странного цвета. Потом я обнаружила, что она тоже носила парик. Мужчина, который выглядел немного старше, прошел вместе с ней в отделение 1-го класса.

После взлета я увидела, что стюард разговаривает с одним из арабов и поднимает руки вверх. Он отступил назад, лицо его выражало страх. Видно, араб наставил на него автомат. Я не верила своим глазам. Я думала, что это мне снится.

Затем я увидела, как весь обслуживающий персонал — стюарды и стюардессы — поднимают руки вверх и ложатся на пол, лицами вниз. Одна из стюардесс была близко от моего кресла. Она лежала на полу, держа руки на затылке.

В отделении первого класса оба немца бросились к кабине пилотов. Я была слишком далеко, чтобы видеть, что там происходит, но пассажиры этого отделения потом все нам рассказали.

Все произошло с ужасающей быстротой. В туристское отделение, где мы сидели, прибежала немка и начала что-то кричать по-немецки. Я не понимала, что она говорит, но несколько раз услышала "Че Гевара". Потом одному из стюардов, говорящему по-английски, приказали переводить. Нам объявили, что мы похищены во имя "арабской и мировой революции". Нам было запрещено двигаться — любое лишнее движение могло повлечь выстрел. Нам сказали, что самолет теперь называется "Арафат". Немка добавила, что вместо слов "Эр Франс" мы должны употреблять слово "Арафат". Невысокий бородатый мужчина, который говорил по-французски с сильным еврейским акцентом, попытался возражать. Похитители столкнули его на пол и нещадно избили, причем в основном это делала немка. Мы застыли в своих креслах. Старший стюард сказал нам, что беспокоиться не о чем, все будет в порядке. Но сам он дрожал, как осиновый лист. Поразительно, но мы успокоились. Матери ухаживали за детьми, другие пассажиры просто сидели молча, были даже такие, которые продолжали читать газеты или книги.

Никто из нас не знал, куда летит самолет; мы знали только, что не в Париж. Когда я, попросив разрешения, пошла в туалет в сопровождении немки, я увидела, как арабы и немец что-то говорят в радиопередатчик. Прежде всего похитители конфисковали у нас паспорта и другие документы. Они записали каждый отобранный у нас документ. После этого по проходу прошли стюардессы, предлагая напитки и бисквиты, как будто бы ничего не произошло.

Бенгази, где мы приземлились в полдень, был для нас только географическим названием — ничем больше. Старший стюард объявил: "Бенгази!" — и так мы узнали, где находимся. Мы знали — и я и мои соседи, — что наш визит в арабскую страну, которая стремится уничтожить Израиль, не сулит ничего хорошего. Конечно, Ливия для нас не тихая пристань.

Прошел час, потом другой, а мы все сидели в молчании, подавленные тяжелым предчувствием. Когда самолет наконец взлетел, стало легче; кто-то сказал, что мы летим на юг. Остальные молчали: похитители не разрешали разговаривать. Особенно свирепствовала немка: она расхаживала по проходу, одной рукой почесывая голову, вернее, свой парик, а в другой держа гранату, и снова и снова рычала на нас, чтобы мы молчали.

Я слышала, как шептались члены команды: они утверждали, что бандиты с самого начала знали, куда мы направляемся и что старшему пилоту показывали карту с отмеченными на ней точками. Но я все еще не знала, куда именно мы летим.

Мы приземлились, когда было еще очень темно, что-нибудь около 3.30 утра. Стюард сказал, что мы в Уганде.

Уганда? Никто из моих соседей не знал, где она находится и вообще, что это такое. Затем кто-то сказал, что это страна Иди Амина. Признаюсь, я испугалась. Для меня Амин и Гитлер — это одно и то же. Амин всегда вопил, что восхищается Гитлером. Сперва немка выкрикивала приказы и бросала на нас ужасающие взгляды, а теперь — страна Иди Амина. Мне показалось, что я снова попала в кошмарный мир Второй мировой войны — мир концлагерей.

Несколько часов мы просидели в ожидании, не выходя из самолета, — никто не знал, почему. Через иллюминаторы мы видели здание аэропорта, аэровокзал, угандийских полисменов и солдат, бегущих к самолету. Потом включили мощные прожекторы, и стало светло, как днем.