Операция «Фараон», или Тайна египетской статуэтки

Между Жандарменмарктом и Уранией на Фридрихштрассе располагался дворец «Стального барона». Несмотря на то что в распоряжении барона была также вилла в Грюневальде, где он раньше и проводил большую часть времени, развлекаясь разведением почтовых голубей, с тех пор как пару лет назад умерла его супруга Эдигна, которую он называл «Эдди», барон предпочитал суету города уединению природы.

Берлин походил на пороховую бочку. Правые экстремисты убили министра иностранных дел Вальтера Ратенау. Каждый день происходили убийства на политической почве. И несмотря на репарации англичан, в стране наступила инфляция. Средний класс разорился, в то время как отдельные личности увеличили свое состояние до нереальных размеров. Одним из них был барон фон Ностиц-Вальнитц.

Дворец на Фридрихштрассе, выкрашенный в цвет охры, с высокими, блестящими окнами с жалюзи, был окружен железным решетчатым забором. Вход днем и ночью охраняли вооруженные стражи, благодаря чему здание стали называть «Кафе Рейхсвер».

Несмотря на такую откровенную демонстрацию личного богатства в городе голодающих, барона здесь не ненавидели. Одной из черт его характера была периодическая потребность творить добро и громко заявлять об этом — или, скорее, слушать. Когда он — а случалось это нередко, — проезжая на своем лимузине по шикарной улице Унтер ден Линден, видел нищего, барон выходил из машины, расспрашивал об имени и судьбе несчастного и одаривал его, в зависимости от ситуации, квартирой, работой или оплатой его долгов. Случайно же находящийся неподалеку фотограф «Берлинер Цайтунг» или «Моргенпост» каждый раз помещал соответствующую статью в газету.

Фон Ностиц-Вальнитц любил делать добро, потому что — как он часто повторял — ценности меняются, а чувства остаются. И приводил пример газеты «Берлинер Иллюстрирте», новогодний номер которой стоил две марки, рождественский же уже восемьдесят, хотя газета не стала ни лучше, ни толще, ни красивее.

Уже наступили сумерки, когда Омар, Халима и Нагиб прибыли на Фридрихштрассе. Автомобиль остановился перед колоннами входа, лысый слуга в сером пиджаке принял гостей, поприветствовав от имени барона.

За дверью находился холл, занимавший два этажа и разделенный посередине мраморной лестницей. На полу, выложенном черно-белой плиткой в виде шахматной доски, красовались персидские ковры. Два кожаных кресла, столик и стоящий поодаль белый рояль составляли всю обстановку. С потолка свисала хрустальная люстра, не уступавшая по великолепию интерьеру каирского дворца султана, собранные же бархатные шторы придавали помещению серьезный, почти музейный вид.

Тем временем путешественники забыли о недоверии, любопытство заглушило неуверенность. Слуга проводил их на второй этаж, где попросил подождать перед двустворчатой дверью. Он исчез, не сказав ни слова, через несколько минут вернулся и открыл перед ними дверь, что Омар, Халима и Нагиб восприняли как предложение войти.

Помещение, представшее их глазам, было освещено рассеянным светом, стены до потолка уставлены книгами, между двумя оконными нишами — черный письменный стол огромных размеров, за ним мужчина с красным лицом с седыми волосами, в левой руке сигара, правой рукой он ставил подписи в папке, механически, не глядя на документы. Это был Густав-Георг барон фон Ностиц-Вальнитц.

Когда он оторвал взгляд от поверхности письменного стола, на лице его появилось подобие улыбки, но попытка окончилась неудачей, и улыбка превратилась в гримасу, потому что фон Ностиц не привык улыбаться. Ему с трудом удавалось даже выражение дружелюбности; обосновывал он это следующим образом: я богат, мне не над чем смеяться.

Фон Ностиц поднялся, и теперь стало заметно, что барон, несмотря на полноту, очень невысок и при ходьбе подтягивает за собой левую ногу. Казалось, ходьба требовала от барона сильного напряжения. Он подошел к гостям, поприветствовал их, указал на кресла и без обиняков начал:

— Вы, конечно, удивились, что вас ждали в Гамбурге по прибытии, и наверняка задумались, прежде чем принять мое приглашение. Я прекрасно вас понимаю. Но хочу заверить, вам здесь нечего опасаться. Напротив, здесь я являюсь просителем.

Просителем? Нагиб, единственный, кто понимал слова барона, перевел их и посмотрел на Омара, тот переглянулся с Халимой.

— Как вы узнали о нашем прибытии? — вежливо осведомился Нагиб.

— Это вы должны узнать, и это я вам объясню. — Обстоятельно, не торопясь, барон закурил сигару, выпуская маленькие облачка, повернулся к Нагибу и начал рассказ. — Вероятно, вы уже задумывались о том, кто освободил вас из ловушки Али ибн аль-…

— Аль-Хуссейна?

— Верно, аль-Хуссейна. Вы вообще-то еще должны были находиться в его темнице в Каире, будучи схвачены этим разбойником.

Халима, услышав из уст барона имя аль-Хуссейна, вскочила и бросила взгляд на дверь, а затем на Нагиба, будто ожидая сигнала к побегу. Но тот успокоил ее жестом, сделав знак сесть.

— Откуда вам это известно? — недоверчиво продолжал спрашивать Нагиб.