— Вся ваша наука — фальшивка, — резким фальцетом заявила она. — К чему плодить сборники, которые никто не станет читать? Вам нужно прикрытие, чтобы списать и поделить между собой американские деньги? Лживая пропаганда по рецептам агентов влияния! Гордые идеалы в руках хапуг и проходимцев! Перевернутая пирамида ценностей! Откуда взяться в стране цивилизованному обществу, если им управляют предатели и Иуды?
Она вынула из конверта деньги и гневно швырнула их в воздух. Новенькие бумажки шуршащим водопадом разлетелись во все стороны, словно стая осенних, обреченных на погибель бабочек, случайно залетевших в дом на свет и тепло.
— Подавитесь вашими деньгами! Не собираюсь с вами за них бороться, хрюкая возле вашего корыта! Я не из тех продажных и безмозглых дур, что продают свою страну за эти фантики! — в сердцах крикнула Ирис и громко хлопнула дверью.
Ее щеки вспыхнули красной лихорадкой. И, уже сбегая по лестнице, Ирис услышала:
— Кто эта сумасшедшая?!
ТРЕТЬЯ ЛУНА 1 ДЕКАБРЯ 1989 ГОДА. МАЛЬТА
Луна сползла под крестовину оконной рамы. Если еще пару часов назад она напоминала серебристый нимб святого, то теперь скорее походила на жирный ломоть маслянистого сыра. Словно похотливый соглядатай, луна безапелляционно заглядывала в чужие окна и постели.
Он закрыл глаза и сразу же почувствовал, как начал погружаться в тяжелый сон. Грядущий день обещал быть насыщенным, и у ночи следовало вырвать хотя бы немного часов для отдыха. Но сегодня бог Морфей был явно не в духе, и не собирался посылать на землю счастливые сны.
Через оконную решетку струился слабый лунный свет. Он расползался по тусклой комнате густым маслянистым пятном,
освещая холодные кожаные кресла, и пыльные книжные шкафы и строгий деревянный стол, над которым висел портрет Дзержинского. «Почему здесь Дзержинский? — подумал он. — Мы же покончили с эпохой репрессий! Дзержинский убран с Лубянской площади, и там скоро установят Соловецкий камень... Почему же в этом кабинете Дзержинский все еще гордо возвышается над столом, словно бессменный председатель?!» Шло какое-то секретное совещание. За столом сидели люди в погонах. И стенографистка в углу, тоже в серой военной форме и при погонах, тщательно вела стенограмму.
Потрескивали люминесцентные лампы, отбрасывая жесткий, желтоватый свет на упрямое лицо рослого военного, отчего оно казалось восковым, как в музее мадам Тюссо. В воздухе витал страх. Пахло дешевыми сигаретами.
-Да.
— Нет. Они сами все выбалтывали по пьянке.
— У меня не было настоящих, близких друзей. В моем положении это было невозможно. Я сам мог проговориться, в порядке совета или помощи. И я избегал любой дружбы. Но те, кто сами ко мне обращались, были не прочь со мной разделить бутылку коньяка с лимоном. Я им не отказывал.
— Когда меня приглашали, то платил тот, кто приглашал. Но чаще всего я предлагал заплатить вместе.
— Нет. Деньги у меня были.
— Я работал не за деньги. Но мне было приятно, что меня ценили там как профессионала. Это ощущение было важнее всего. Я знал, что мой труд оценивается западными разведчиками очень высоко. В Союзе же мне такого не говорили никогда, хоть формально я и продвигался по службе. Но только на Западе меня назвали выдающимся и даже талантливым разведчиком. Это давало ощущение азарта, превосходства, профессио-
нальной удовлетворенности. Поэтому я на них и работал. Мне говорили, что за рубежом откладывается на мой счет на будущее хорошая сумма, и когда мне будет нужно, я смогу получить все. Но за полтора года моей работы на иностранную разведку, я от них никаких гонораров наличными не получал.
— Я получал вещи, которые мне Гревилл Винн привозил по моей просьбе. Но за эти вещи я всегда с ним расплачивался, не желая у него быть в долгу, да потом он — человек делового мира, а в этой сфере не принято одаривать людей, даже коллег, за свои деньги.
— Никак нет. За рубежом это не принято. Гревилл Винн никаких ценных подарков мне не привозил. Мне они и не нужны были. Он привозил лишь различные безделушки — сигареты, виски, джазовые пластинки... Я все это раздаривал русским военным. Я работал на Запад не за деньги и не за подарки, а потому, что такая работа давала мне чувство профессиональной востребованности, удачливости, избранности. Это был особый кураж.