Операция «Канкан»

Серебрянский откинулся на стуле, изображая усиленное рытье в памяти. Она никогда не подводила. Слуцкий спрятал досье? Причина одна — решил уберечь Тео от слишком ретивых костоломов Ежова. Наверно, покойник был прав.

— Верно, я помню тот контакт. Частично. После избиений мне проще обращаться к давним событиям, истекший год как в тумане. Нейман на какой-то заметной должности в полиции.

— В полиции порядка — Крипо? Или в Гестапо?

— Скорее Гестапо… Не могу точнее. Фамилия у него была та же, он легендировался как фольксдойче, оказавший услугу агенту Абвера. Постараюсь еще вспомнить.

— О чем беседовали? — терпеливо переспросил Фитин.

— Теодор переводился в спящего, в режиме редких контактов с Центром. Резерв на случай, если в Германии кто-то понадобится для особо важного задания. Да, вспомнил его позывной — Парис.

— Еще о чем?

— А о чем говорят с агентами-нелегалами кроме службы? — вздохнул Серебрянский. — У них главное желание — вернуться с холода. На Родину. Даже если на Родине ждет слишком горячий прием.

Он показал ожог от папиросы Абакумова, Фитин сделал вид, что не заметил.

— Нам нужна связь с Нейманом, — начальник разведки поднялся. — Вспомните что-либо существенное — дайте знать. По поводу наставления ничего обещать не могу. Посоветуюсь. Конвой!

Те же конвойные в следующую смену, то есть на третьи сутки, провели Серебрянского к Фитину наверх. Он занял кабинет Слуцкого, вряд ли особо переживая, что сидит в кресле мертвеца. Здесь рабочие места практически все такие. Аскетическим остался и интерьер, не изменившись даже в мелочах, включая лампу с зеленым абажуром. Казалось — сейчас войдет Слуцкий и выгонит самозванца.

Приведенный в относительно приличный внешний вид, Серебрянский не шокировал бы посторонних, попадись они навстречу в мрачных коридорах НКВД на площади Дзержинского, вызванные свидетелями или очутившись там иным образом. Он пристроился на стуле для посетителей немного боком, чтобы не тревожить больные части спины.

— Так, гражданин Серебрянский… — Фитин разложил листки с тезисами. — Ваша писанина признана… м-м… занимательной. Я добился, чтобы со следствием по вашему делу не торопились, все изучили досконально. Товарищи меня поняли правильно.

— А Полина?

Главный разведчик страны словно укусил кислый лимон.

— Не наглейте! Если бы не мое вмешательство, то в ближайшие дни… Впрочем, не важно. Полина Серебрянская проходит с вами по одному обвинению. Без вас ее под суд не отдадут.

Яков облегченно откинулся на стул, не обращая внимания на гневный протест ребер и почек. Полина жива! В каком состоянии — сейчас не время спрашивать. Главное — жива…

Этот извилистый путь — коридоры, железные двери, гремящие замки, частые остановки с окриком «лицом к стене!» — Серебрянский отныне проходил многократно. Потом маршрут удлинился — арестанта перевели в Лефортовскую тюрьму. Каждый раз он нес с собой новые исписанные листки бумаги.

«Наставление агенту-нелегалу в империалистическом государстве».

«Вербовка с использованием компрометирующих материалов».

«Основы связи».

«Приемы шифрования и дешифровки».

«Наружное наблюдение и способы избавиться от слежки».

Отстраненный от работы, жестоко избитый, переживший издевательства над женой прямо на его глазах, потерявший большинство друзей и близких, вдобавок — со смертным приговором над головой, Серебрянский продолжал трудиться на государство, которое обрекло его на такое существование. Впрочем, условия стали чуть более сносными: Фитин распорядился улучшить питание узника, чем-то порой угощал в кабинете за обсуждением очередного наставления.

— Вы точно еврей, Яков Исаакович, — как-то заметил он, запивая чаем увесистый бутерброд с колбасой, таким же поделился с сотрапезником. — Даже на краю могилы выкрутились, выторговали отсрочку и смягчение содержания.

— Такое у меня еврейское счастье… Вы тоже наш, Павел Михайлович. Знаете же, что квалификации не хватает, и по случаю выторговали себе в учителя самого опытного диверсанта СССР.

Фитин, до этого пытавшийся изображать редактора рукописей Серебрянского, от неожиданности поперхнулся колбасой. Но юмор оценил.

— Надеюсь, наш гешефт обоим пойдет на пользу.

Только это не могло тянуться бесконечно. К осени произошли странные события, о них в Лефортово узнавали от новых арестантов. Впрочем, по сравнению с двумя предыдущими годами, количество обвиняемых по пятьдесят восьмой шло на спад. Органы НКВД заканчивали дезинсекцию страны от зловредных паразитов — шпионов и троцкистов.

Серебрянского поместили в общую многолюдную камеру. Не курорт, но люди, надеявшиеся на снисхождение в приговоре, прекрасно понимали: худшее — впереди. Худшее — это лагеря, где жизнь политического зэка отравляет не только администрация зоны, но и воровской беспредел.