Операция «Канкан»

— Что он бормочет? — спрашивает Раш, и Дюбель переводит. Ему, уроженцу славянской страны, легко даются восточные языки.

Вранье сквозит даже через перевод. Столетиями украинцы жили рядом с евреями и как-то уживались, поэтому не верю энтузиазму местных «исправителей». А еще усмехаюсь наивности пассажира. Снова «мы», а немцы — как бы сторонняя помощь. Абориген не желает понять, что украинцы для Рейха рассматриваются только в качестве дешевой рабочей силы. Никто не делает секрета — Вермахт пришел завоевывать, а не освобождать. В лоб милиционера не пробивается ужасная в своей простоте мысль: все восточные славяне — расходный материал в избыточном количестве.

Знакомый с аналитикой Рейха, я понимаю, что брезгливое отношение к покоренным народам произрастает от самоуверенности. Если только Советский Союз выстоит месяца три, не развалится, как Франция, от первого удара, немцам придется сложнее. Германия попадет в ловушку Древнего Рима, когда коренных римлян остро не хватало для легионов, и в армию гребли рекрутов с оккупированных территорий, менее лояльных к императору. Итог известен. Сейчас будущие призывники Вермахта озлобляются от унизительного отношения.

Мы проезжаем штетл насквозь. Улочки его безлюдны. Кого не похватали местные активисты, тот или сбежал, или сидит взаперти и носа не кажет. На восточной окраине Луцка притормаживаем. Два десятка зондеров и столько же милиционеров с винтовками окружили группу людей, плотно сбившихся в кучу. Приглядываюсь. Да, лица в основном семитские.

— Почему с вещами? — вопрошает Раш.

— Так это… сказали им, что в Киев увозят.

Маер переводит, бригадефюрер впадает в обычное раздражение и снова трет грязной тряпкой лоб до темечка.

— Знаю это жулье! Им бы только наложить лапы на барахло. Ценности реквизировать в доход Рейха! Сколько здесь евреев? Сотня?

— Три сотни, герр генерал! — лопочет наш спутник, уловивший конец тирады. — Дюжина в лесу, ямы копают.

— Сплошной идиотизм. Гауптштурмфюрер! Срочно передайте Блобелю, чтоб без мародерства. Все ценное изъять и описать. Быстро! Полдень уже, а ничего не сделано.

Рысью несусь передавать приказ. Скоро звучит команда, евреи выстраиваются в неровную колонну и бредут на восток. В Киев, так сказать. На пути виднеется сосновый лесок.

Ужасно не хочется возвращаться в «штовер», слушать брюзжание начальства. Делаю вид, что инспектирую охрану колонны и топаю со штуцманами на расстоянии крика бригадефюрера.

Евреи бредут молча, в основном мужчины среднего возраста. С одной стороны, Блобель прав, первыми уничтожая самых крепких, способных постоять за себя, если отбросить их национальную покорность судьбе. С другой стороны, получен циркуляр задействовать еврейскую рабочую силу на благо Рейха, пока населенные пункты не будут «исправлены» до последнего иудея. Женщины, старики и дети особого интереса не представляют.

Но есть и целые семьи, бабы ведут за руку деток, а с края дороги и с поля на колонну глазеют украинцы. Разница во внешнем виде разительная, не спутаешь. Евреи пейсатые, бородатые, в ермолках или черных шляпах, в жару совершенно неуместных, женщины в темных платках. Вся чернота, правда, припорошена пылью. На украинцах непременно что-то светлое или даже яркое, пусть выгоревшее и вылинявшее. Такой вот цветовой контраст, и на его фоне особенно ярко полыхнул красный головной платок среди еврейской мрачной тучи. Девочка лет семи-восьми на вид, с русой головкой, обернутой в кумачовую косынку, не иначе из декора красного уголка после бегства большевиков, шагает в толпе и испуганно оглядывается вокруг. На запачканной рожице дорожки слез. Вдруг, встретившись со мной глазами, бежит из строя, не обращая внимания на окрик шуцмана и клацанье затвора. Зачем она выбрала именно меня?! Зачем подбежала и вцепилась в мои пальцы?

— Дядько солдат! Я мамку потеряла! В гостях были у тети Сары… Нас солдаты повели… Где моя мама? И тато…

Стою фонарным столбом. Потом беспомощно оборачиваюсь к «штоверу», где засел бригадефюрер, утром вещавший, что нельзя обижать лояльных туземцев по примеру Мейзингера. Он занят более важными делами, чем судьба отдельно взятой унтерменши.

Ко мне подскакивает дородная дама с засохшей семечной шелухой на нижней губе.

— Пан офицер! Це ж не жидовка. Це — Катя, вона — наша!

— Мутер? — признаваться в понимании украинского мне не желательно.

— Не! Не мама, сусидка я. Катя, дивчынка! Пидэмо до мамы!

Она хватает девочку за руку и тащит за собой. Зондер вскидывает винтовку, но я ему делаю знак: не нужно, все в порядке.

Хоть одну живую душу спас… Возвращаюсь к машине, коротко пересказываю генералу причину инцидента. Он кивает и углубляется в бумаги на пару с Блобелем. Это занимает не более минуты. Бригадефюрер считает, что нам не обязательно наблюдать апофеоз «исправления», можно ехать. Огрехи в организации процесса очевидны уже сейчас.

Я последний раз оборачиваюсь к колонне живых мертвецов и заношу ногу, чтобы вскарабкаться на сиденье «штовера». И опускаю ногу на землю.