Что-то происходит между Катей и ее спасительницей. Слов не разберу, но девочка не желает с ней идти. Вырывается, пытается бежать ко мне… Девочку грубо, точно шелудивого котенка, ловит унтер из зондеркоманы и швыряет в еврейскую толпу. Катя ревет. Ее обнимает и успокаивает пожилая еврейка. Кумачовый платок теряется среди черно-серых фигур.
Успеваю сделать только шаг, локоть сжимают сильные пальцы.
— Не нужно, герр гауптштурмфюрер! На нас смотрят. Если броситесь выручать ее, это наверняка отметят.
И занесут в секретную часть личного дела. Проклятие! Чувствую, что вспотел не хуже Раша. Маер прав. Пусть он сто раз нарушил субординацию, но уберег меня от потери лица. Ценой одной детской жизни.
На окраине Вульки мечется тетка в красном платке из такой же кумачовой ткани. Наскакивает на милиционера: куда увели евреев? Тот неопределенно машет в сторону лесочка. Баба стремглав несется к соснам, смешно подбрасывая ноги в коротких черных сапожках. Где ж ты, такая резвая, была два часа назад?
Успела она туда или не успела, не знаю. Очевидно — нет. Скоро из лесу доносятся трели пулеметов. Их сменяют отдельные хлопки выстрелов, зондеры добивают подранков. Потом пустят в расход евреев, что засыпали общую могилу, тех, в свою очередь, закопают милиционеры.
— …Бардак! Целый день, но ликвидировано всего триста! В одном Луцке их десятки тысяч, а нужно отработать миллионы! Местные саботируют наши приказы! — разоряется Раш. — Придется создавать гетто, где содержать евреев до окончательного исправления.
Шеф мыслит глобальными категориями, а перед моим внутренним взором стоит чумазое детское лицо с конопушками и двумя дорожками слез.
«Дядько солдат! Я мамку потеряла!»
Глава 34. Ситуация изменилась
Сорок первый год приближался к концу. К зиме Элен постепенно свыклась с униженным положением. Город Магдебург, примерно в сотне миль к западу от Берлина, был почти не тронут войной. Сюда на правах домашней прислуги родовитую англичанку определило Гестапо. Мелкий рыжий эсэсовец, что занимался допросами и отправкой в ссылку, прямо намекнул — он в курсе ее интрижки с Валленштайном и не прочь заменить его, пока гауптштурмфюрер в длительной командировке. На отказ не обиделся и расхохотался.
— Еще больше ценю Вольдемара! Везунчик, если женщина, которую он предал, арестовал и отдал на съедение Гестапо, хранит ему верность и ждет.
Тем самым Фишер подложил фон Валленштайну мину замедленного действия. Нет сомнения, вернувшись с Восточного фронта, тот наверняка хоть раз навестит узницу. И отгребет полные штаны благодарности.
С первой недели и раз в месяц молодая леди получала денежный перевод в двести марок, от кого — неизвестно. Продуктовые и вещевые карточки ей выдавал местный лейтер, на него же было возложено наблюдение. Поэтому Элен не отягощала существование Хельмута и Зельды Келер, она была скорее квартиранткой, чем домработницей. Привлечь ее к помощи по хозяйству было столь же проблематично, как заставить арабского скакуна тащить плуг.
Омрачали жизнь тяжкие дни, когда глава семейства перебирал шнапса. Он потерял ногу во время боя над Ла-Маншем и начинал дико орать на Элен. Впрочем, куда больше он злился не на Истребительное командование РАФ, чей неизвестный пилот прошил его «юнкерс», а на бюрократов из Люфтваффе.
— Сволочи! Дерьмо собачье! — поток проклятий прерывался только для очередного глотка. — Вот англичане… Они кто? Трусы островные! Но у них Бадер летает! На истребителе! Без обеих ног! А я? Почему я должен сидеть дома, на инвалидной пенсии?!
— Бадера сбили, он в нашем плену… — однажды пробовала урезонить его Зельда и едва увернулась от метко брошенного костыля.
Надо признать, в Элен никогда не летели тяжелые предметы. Одноногий не считал ее годной для таких забав. И ни разу не приставал, не заигрывал, даже если супруга надолго уходила из дому. Англичанка представлялась бывшему штурману получеловеком, потому что у Зельды мяса раза в два больше и выпирает оно где надо. У приживалки едва намечено, как у школьницы… Тьфу! Любителю объемных прелестей было не важно, что очертания супруги слишком напоминают геометрические фигуры угловатых форм.
Единственное, что Элен делала полезного, так это ухаживала за садом, за цветами на клумбах. У нее на садовничество хватало сил, благо кусок земли вокруг двухэтажного домика Келеров на краю города был невелик. Однажды, когда сгребла последние сухие ветки, то обнаружила, что и эта работа закончилась до весны. Все общение сведется к выслушиванию брюзжания инвалида и кудахтанью его супруги под аккомпанемент берлинского радио. Быть может, на Рождество приедут сыновья. Младшего шлифует Гитлерюгенд, старший в училище Панцерваффе. На фоне убийственно однообразных будней это настоящее событие. Девушка как мантру повторяла про себя, что ее положение несравнимо лучше, чем в концлагере.