Операция «Канкан»

И что бы я ни написал в рапорте, подозрение в зловредном бегстве из Союза прилепилось пожизненно. В ГБ я чужак, и кто-то наверняка попытается спихнуть вину на меня, рядового исполнителя, мол – от его криворукости операция пошла кувырком. Я должен был всего лишь подсадкой войти в доверие к немцу, прикрыть от блатных, разболтать. Побег из-под конвоя – сплошной экспромт Чеботарева, когда тот узнал, что ненароком отлупил выпускника спецшколы НКВД, подготовленного для СГОН. А уж в Германию… Никто не ждал. Будь она проклята.

Итак. Нужно дождаться задания. Нет – Задания с большой буквы. Пока же я отправляюсь спать наяву. То есть продолжаю прежнюю жизнь абверовского головореза с пониманием, что мои навыки скоро понадобятся Рейху. Сжигаю свободное время в тупой трескотне с сослуживцами, чьи интересы не идут дальше, чем сделать карьеру и переспать с блондинкой после рюмки-другой. Упорно изображаю преданность идеалам нацизма.

Особенно красочно преданность проявляется в ночь перед днем рождения фюрера. Курсантов Абвера отправляют на улицы. Центральная часть города погружается во тьму, отключено даже уличное освещение. По Райхсштрассе стучат копытами бесчисленные колонны пацанов из Гитлерюгенда с факелами в руках. Все в одинаковых черных штанишках и черных галстуках. Смолкает надоевшая маршевая музыка из репродукторов. Только грохот сапог по мостовой. Десятки тысяч огней сливаются в пламенный ковер.

Юные фройлян не смеют ходить колоннами, им велено стать домохозяйками и матерями следующему поколению в коричневых рубашках. Девушки толпятся в своих длинных дешевых платьицах из целлюлозы или в баварских народных костюмах (кажется, эти яркие тряпки имеют мелодичные названия «трахт» и «дирндль»). Большинство щеголяет в одинаковых синих куртках поверх синей блузы, сплошное издевательство над женской натурой, ищущей индивидуальности.

Над стадионом шевелится багровое зарево – отсветы десятков тысяч факелов в низких облаках. Слышен лающий голос, он вещает о величии нации, о задачах молодежи в борьбе за жизненное пространство.

– Хайль!

– Зиг хайль!

Или другая ночь. В костер летят книги. Было уже много костров, но список противной интересам Рейха литературы все растет и растет, обыски в домах евреев и прочих неблагонадежных субъектов дают новую пищу огню. Страницы книг, словно черные лепестки с тлеющими краями, пытаются совершить побег из горящего переплета и взмывают к крышам домов.

Смотрю на фрау лет шестидесяти или даже старше. Она сбросила в общую кучу десяток книг. Добровольно избавилась от еврейско-провокационной писанины? Фюрер гордится тобой, бабушка. Вдруг согнулась, точно от старческой болячки. Томик стихов, приговоренный к аутодафе, ловко ныряет ей под кофту, чего я старательно не увидел.

Зато заметил некто из Гитлерюгенда, белобрысое ничтожество в коротких черных штанишках. Его научили бороться с врагами Рейха. Хорошо научили. Малец пинком сбивает женщину с ног. Растрепанный томик летит в огонь. Юный нацист, переполненный патриотическим рвением, орет ей: «Вали отсюда или тоже отправишься на костер, старая ведьма!»

Часто щипаю себя за руку. Спящий разведчик… Если это сон, то очень неприятный сон, и хочется быстрее проснуться. Не получается. Тем более с марта живу один и, наконец, высыпаюсь без ночных тревог, полуночных кроссов и построений в шесть утра.

Маленькая квартирка близ Кантштрассе, мое первое жилье в Берлине, отличается опрятностью и безликостью. Нелегал обязан быть готовым к негласному обыску. Или очень даже гласному, со срыванием обшивки с дивана, вскрытием полов и потрошением подушек. Поэтому радиостанция, паспорта на двенадцать фамилий и ампула с цианистым калием присутствуют не в тайнике, а только в фантазиях и шпионских романах.

Но мы тоже живые люди. Полицай непременно должен увидеть мелкие слабости жильца. Для него в письменном столе оборудован примитивный схрон, заметный если не с первого, то со второго взгляда. В ящичке лежит стопка фотографий голых женщин, чуть глубже – открытая пачка презервативов. В буфете ждет початая бутылка шнапса, потрепанные игральные карты. Мокрушник Абвера в быту ничем не напоминает святого.

Быть может, только книги выбиваются из легенды. Даже после нескольких лет аутодафе здесь несравнимо больше литературы на немецком языке, чем в Поволжье. Опять-таки для стороннего наблюдателя среди классики валяется пара сочинений еврейских, пусть не запрещенных, писателей и несколько откровенно пошлых бульварных романов. Удивляйтесь широте интересов!

Контрастируя с потертой обстановкой, на шифоньере блестит шкалой новенький приемник «Телефункен» с черным наушником на длинном проводе.

– Наушник-то зачем?

– Чтоб соседей не тревожить, когда слушаю радио, вернувшись поздно.

Граф в моей крохотной конуре выглядит как бриллиант в медной оправе. На нем шикарный костюм из серой шерсти. Трость и перчатки стоят больше, чем вся обстановка моего жилья. Он раздобрел. Готов побиться об заклад, наши соседи по тюремной камере не узнали бы в респектабельном буржуа забитого политзэка из переполненной транзитки.