Операция «Молодожёны»

– Вы иронизируете… Это обидно. Да, я рассказал, когда меня пригласили на разговор. В моей анкете, которую все красноармейцы заполняют при попадании в плен, был указан раскулаченный дед. Это, видимо, их заинтересовало. Они искали неблагонадежные элементы, имеющие счеты к советской власти. Я решил сыграть на этом, развить свою личную обиду в общее неприятие к власти и государству.

– А на самом деле вы любите советскую власть, хотя и имеете к ней некоторые болезненные вопросы?

– Опять ирония? Может быть, вам трудно поверить, но я люблю свою Родину. Я люблю свою землю, свой народ. И сколько бы вопросов у меня не было к власти, это не меняет того обстоятельства, что другой Родины у меня нет и быть не может. Родина как мать – одна и на всю жизнь.

Полковник пристально посмотрел на Ромашова и язвительно ухмыльнулся:

– Убедительно говорите. Аж поверить хочется. Понимаю, почему вы так понравились отборщикам разведшколы. Умеете взять обаянием честности.

Ромашов наморщил лоб.

– Не понимаю о чем вы говорите.

Полковник помрачнел и приказал строго:

– Отвечайте коротко. Вы были красноармейцем, Ромашов?

– Да.

– На предыдущем допросе вы указали, что пошли на фронт добровольно. Это правда?

– Правда.

– Вы понимали, что можете умереть на фронте?

– Да, конечно.

– Вы готовы были умереть?

– Да.

– Коротков, ты успеваешь?

– Да, – бросил Коротков, не поднимая головы от протокола. Но сразу опомнился, выпрямился, грянул: – Так точно, успеваю!

– Значит, вы готовы были умереть за Родину? – продолжил полковник с Ромашовым.

– Да.

– Это удивительно.

– Почему?

– По тому, как вы здесь сейчас рассуждаете. Я не могу увязать это в голове. Ваш добровольческий порыв, если вы, конечно, не врете, не могу увязать с вашим последующим предательством. Зачем вы пошли на фронт добровольно? Чтобы иметь возможность перейти на сторону немцев и воевать против Советского Союза?

– Нет. Чтобы защищать свою землю от захватчиков.

– Под захватчиками вы подразумеваете кого?

– Немцев, конечно, кого же еще?

– То есть вы не имели намерения перейти на сторону врага?

– Нет. Не имел и не мог иметь. Это немыслимо.

– И все-таки вы перешли.

– Да.

– Потрясающе! Вы так просто об этом говорите.

– А нужно говорить об этом сложно? Да, я какое-то время находился у немцев и проходил подготовку по диверсионной работе. Вероятно, это можно назвать переходом на сторону врага чисто внешне. Но внутренне я никогда не был на их стороне.

– Ах, вот в чем дело. Та же песня, которую пела мне Лидия Николаевна, только под другим соусом. Это философия, Василий Федорович. Продукт мыследеятельности. А я имею дело с фактами. Философия суть внутренняя идея, факты – это результат внешних действий. Мне все равно какую философскую базу вы подгоняете под свои действия, мне важны действия, которые совершаете. Вы совершаете предательство, значит вы предатель. Ваша философия – это попытка оправдать трусливые действия.

– Я руководствовался не трусостью.

– А чем?

– Я не боялся умереть от пули или осколка на поле боя, поймите. Умереть в бою – это то, к чему я был готов. Убивают меня – убиваю я, все честно. Но я не могу убивать людей, если у них в руках нет оружия, направленного против меня. И я не могу напрашиваться на смерть, когда на меня из противоположного окопа не целится мой враг. И если вообще окопов нет. Без окопов человек не боец, а убийца… Меня не собирались убивать, пока я был в плену…

– Да и философия-то у вас какая-то гнилая! – фыркнул полковник. – И все-таки давайте уясним непонятный мне момент. Еще раз. Записывай внимательно, Коротков. Вы пошли на фронт добровольно?

– Да. Я уже говорил.

– Ничего, ответите столько раз, сколько потребуется, не переломитесь. Вы понимали, что можете умереть на фронте?

– Да.

– Вы готовы были умереть?

– Да, конечно.

– И вы совершили предательство, спасая свою жизнь?

– Нет.

– Что «нет»? Вы же только что сознались, прямым текстом сказали, что перешли на сторону врага, – полковник скривился. – Пусть даже, по вашим словам, чисто формально.

– Не свою жизнь.

Летунов растерялся.

– А чью?

– Товарища.

– Какого товарища?

– Лёвы Прыгунова. Он был ранен. В окопе мы вдвоем остались. К нашим уйти не представлялось возможным, а немцы уже подходили. Если бы я не сложил оружие, они бы его добили, а так он остался жив.

– …И тоже попал в плен. И тоже наверняка стал предателем, как и вы.

– Да, он тоже попал в плен. Но зато он остался жить.

– А вы, прежде чем его спасать, спросили у него хотел ли он жить в немецком плену?

– Он был без сознания…

– Ну конечно.

Полковник долго, не меньше минуты смотрел в голубые бесхитростные глаза Ромашова.

– Потрясающе кривая логика! – воскликнул он в итоге и брехливо рассмеялся. – Вы знаете, меня не покидает ощущение, что вы мастерски дурите мне голову!

– Я не дурю вам голову. Просто поймите, что жизнь гораздо сложнее упрямых фактов. Намеренное упрощение жизненных процессов также губительно, как и их усложнение.

– Так, – полковник треснул кулаком по столу. – Достаточно на этом. Конвой!