Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

– И на пьянки, – добавила Радзивилл.

Денщик принес темно-зеленый, шитый золотом свитский мундир с белой выпушкой и аксельбантом и синие шаровары с красным двухрядным лампасом. Перед Черевиным были поставлены высокие, надраенные до блеска сапоги, а на столик аккуратно положена белая мерлушковая шапка с красным дном. Денщик помог генералу стянуть испачканные в глине сапоги и удалился с ними из комнаты.

– Что смотришь, Катенька, стар стал для тебя? – спросил Черевин, стягивая шаровары и обнажая худые волосатые ноги. – Думаешь, помру скоро? Может, к своему хахалю хочешь парижскому, к Рачковскому?

Княгиня Радзивилл вздрогнула, но Черевин не заметил этого.

– Никакой он мне и не хахаль, – сказала она с притворным возмущением. – Просто знакомый.

– Рассказывай – знакомый. Чего же ты тогда ради просто знакомого просила меня отправить в Якутск тех двух, которых он тайком привез в Россию?

– Но ведь ты вернул их.

– Вернул. Да только это не твое дело, Екатерина. Как вернул, так и обратно отправлю, если надо будет. А твой Рачковский тебе точно не хахаль. Беден пока, взять с него нечего. Но он быстро идет в гору, Катенька. Ну как, бросишь меня, старика?

Он знал, что она никогда не бросит его. Ее отец, Адам Радзивилл, был камер-юнкером у Николая I, а мать в Одессе держала литературный салон, в который захаживал сам Пушкин. Пятнадцати лет от роду она вышла замуж за прусского офицера, камер-юнкера князя Вильгельма Вильгельмовича Радзивилла, родив ему нескольких детей. Однако князь Радзивилл не имел никакого веса и был совершеннейшим ничтожеством. Он не мог дать честолюбивой красавице того, что желала ее душа. Княгиня поставила крест и на муже, и на детях, до которых ей, собственно, не была дела, нашла себе влиятельного содержателя, генерала Черевина, и благодаря сожительству с ним приобрела даже некоторый вес в свете. Лишиться покровительства Черевина означало для нее лишиться даже своего небольшого влияния.

Княгиня встала с дивана, подошла к Черевину и холодно поцеловала его в лоб.

– Я люблю тебя, Петр. Разве я могу тебя бросить?

– Любишь, как собака палку, – Черевин взял принесенные чистые шаровары и, по-стариковски кряхтя, стал натягивать их.

Вернулся денщик и помог генералу облачиться в мундир. Нацепив темно-синюю ленту ордена Белого Орла, привесив положенные ордена и горько вздохнув, Черевин поцеловал на прощание княгиню и отправился обратно в контору к Федосееву, чтобы присоединиться к обсуждению сегодняшнего вечера.

Княгиня почитала еще немного, потом велела черевинскому денщику принести ей вина и чего-нибудь перекусить. Денщик был привычен к такому. Радзивилл постоянно наведывалась к Черевину, где бы он ни жил – в Петергофе, в Гатчине или в своей мрачной квартире на Сергиевской, и столь же часто оставалась у него на ночь. Взяв с подноса рюмку, княгиня откинулась на спинку дивана и задумалась. Почему Черевин именно сегодня спросил о Рачковском, хотя никогда в разговоре с ней сам не упоминал его прежде? Почему именно сегодня, когда она должна встретиться с человеком Рачковского во время петергофского гуляния, о чем Рачковский слезно умолял ее в своем письме?

У нее не было на этот вопрос ответа.

В шесть часов вечера, когда по всему Нижнему саду заиграли духовые оркестры, она покинула черевинскую квартиру и велела кучеру везти ее в парк. К концу дня распогодилось и появившееся солнце подсушило песок дорожек и листву на кустах и деревьях. По аллее, шедшей от кавалерских домов вниз к Нижней дороге и от Шахматной горы по Монплезирскому проспекту коляска покатила к морю. Вдоль Морской аллеи уже медленно разъезжали придворные и щегольские частные экипажи. Оркестры полковой музыки играли почти непрерывно, собирая около себя толпы народа, все прибывавшего и прибывавшего безостановочно, полчищами вываливавшего с пароходов и из поездов. Едва смолкал один хор, как начинала греметь полковая музыка в другом месте, сливаясь с бесконечным говором толпы и плеском фонтанов. Широкие аллеи, дорожки и лужайки парков были заполнены массами гулявшей публики, то рассматривавшей редкости и прелести петергофских дворцов и парков, то толпившиеся у музыки или же собиравшиеся на Морскую и другие аллеи поглазеть на экипажи.

Постепенно смеркалось. Княгине уже надоели поездки туда и обратно по Морской аллее, а посыльный Рачковского до сих пор не появлялся. В девять вечера разошедшиеся по парку пиротехники начали зажигать иллюминацию и в течение нескольких минут погрузившийся было в темноту парк осветился тысячами огней.

По сторонам аллеи бесконечными лентами загорелись от Монплезира до Марли ленты огненных щитов самых затейливых узоров с разноцветными шкаликами. Стало светло, как днем, в свете щитов блеснул плешью шедший рядом с экипажем еврей и дотронулся рукой в лайковой перчатке до руки Екатерины Радзивилл.

– Прошу прощения, ваша светлость, меня прислал к вам господин Рачковский.

– Я давно жду вас. Садитесь, – Радзивилл указала на сидение рядом с собой.

Еврей забрался в экипаж и княгиня велела кучеру везти их к Марли.