Операция «Остров Крым»

– И чтобы успокоиться, я говорю себе знаете что? Мы победили. Да, я знаю, что это не выглядит, как победа, но поверьте: мы победили. Эй, там, с камерой! Сейчас я говорю от себя лично, а не от Главштаба, и попробуй только вырезать это при монтаже. Так вот, парада на Красной площади не будет, а все остальное уже есть. Мы присягали свободной России, и мы остаемся свободной Россией. Это не победа? Ради подписания Союзного договора они признали частную собственность, они поступились важным куском коммунистической доктрины – это не победа? Хотите верьте мне, хотите нет, но я даю Советскому Союзу три-четыре года. Потом страна распадется, потому что остальные республики захотят того же, что и мы. Это не победа? Я знаю, что говорят ваши эмоции. Поверьте, я испытываю то же самое. Мне тоже тошно служить в одной армии с теми, кто разрушал Крым. Но я не могу давить на шею Думе и премьеру. Единственное, что я могу – это вот…

Он помахал в воздухе бумажкой, вынутой из кармана.

– Это копия моего прошения об отставке.

Он соскочил с парапета, положил бумажку, положил сверху свой берет и начал развязывать шейный платок. За платком отправился мундир.

– Из соображений приличия тишэтку и брюки я оставлю. – Многие в толпе вяло засмеялись. Потом кто-то из стоявших передо мной марковцев бросил на брусчатку свой берет и свой мундир.

– Нет уж, черта с два, – сказала громко Рахиль. – Пускай из армии уходят советские!

Многие говорили что-то в этом роде, их слова сливались в неровный гул. Арт не ответил никому – он помахал мегафоном и вернулся в Главштаб.

Дальше началось движение. Кто-то сбегал в ближайший магазин, накупил тетрадок и ручек, и вскоре на парапете появились вороха мундирных курток с вложенными в карманы или под погон прошениями об отставке.

Но большая часть военных ушла с площади в военном звании.

Из «Вдов» не подала в отставку ни одна.

* * *

– Ты ничего не сказал мне про свои сны.

– А ты ничего не сказала о своем намерении участвовать в акции протеста.

– Я не хотела создавать тебе проблемы.

– The same for me.

– Почему ты собираешь вещи?

– Я больше не командир Корниловской, так что главштабовский автомобиль мне не положен, а «хайлендер», как ты знаешь, разбомбили.

– Ты возвращаешься в полк?

– Нет, мне нужно быть в Симфи по случаю расследования наших художеств на Роман-Кош. Меня опять поселяют на квартире, чтобы каждый раз не гонять машину в Бахчи.

– Я могла бы тебя возить.

Он покачал головой.

– Тебе будет некогда. Ваше расследование проходит в Севастополе.

– Расследование?

– Военных преступлений, совершенных советскими солдатами.

Он затянул узел на рюкзаке и защелкнул клапаны. Протянул мне ключи.

– Аренда у меня до конца года, так что глупо не пользоваться квартирой.

Он опять говорил так, словно не собирался возвращаться. Я отстранила его руку.

– Арт, в прошлый раз недоговорки, полуправда и манипуляции закончились очень плохо.

– Ты права. Это закрытое и наглухо засекреченное расследование, и если я буду держать связь хотя бы с тобой, хотя бы по телефону, советские занервничают. Под стражу меня не возьмут, но будут пасти в четыре глаза, куда бы я ни пошел, поэтому…

Да. Я тоже не хотела бы жить «под колпаком у Мюллера». Но на круг почему-то выходило, что я опять покидаю своего полковника на милость тех, от кого милости ждать затруднительно.

Он, наверное, прочел это по моему лицу.

– Будь рядом с Левкович. Ей твоя поддержка нужней, чем мне.

Он поцеловал меня и, вскинув рюкзак на плечо, сбежал вниз, к такси.

* * *

– Ваше имя.

– Глеб Дмитриевич Асмоловский.

– Звание.

– Капитан Советской армии, воздушно-десантные войска.

– Личный номер?

– Не помню. Должен быть в деле…

– Вы являетесь членом Коммунистической партии Советского Союза?

– Беспартийный.

– Каким образом вы попали в плен?

– Я был ранен в бою на горе Роман-Кош, в ночь с двадцать девятого на тридцатое апреля.

– Скажите, узнаете ли вы кого-либо из находящихся здесь людей?

Глеб узнавал. Еще как узнавал. За столом напротив сидел белофашистский гад Верещагин, одетый в самую вырвиглазную расписуху, какую только можно вообразить. Глеб даже помыслить не мог, что на свете бывает столько оттенков оранжевого и синего.

– Да, – сказал Глеб. – Это полковник Артемий Верещагин. Я его несколько раз видел по телевидению и читал о нем в газетах.

Это было далеко не все, но морда у полковника, проводящего очную ставку, была такая протокольная и такая особистская, что Глеб только плечами пожал.

– И что, это все?

– Я имею право хранить молчание.

Полковник стал цвета бордо. Верещагин смотрел на Глеба не мигая.

– Полковник Верещагин, вы знакомы с капитаном Асмоловским? – повел свою партию крымский военный юрист, рано поседевший капитан.

– Да.

– Расскажите о вашей первой встрече.

Верещагин монотонно и кратко изложил историю появления своей «психкоманды» и пребывания ее на Роман-Кош совместно с ротой капитана Асмоловского. Выглядел он так, словно три ночи не спал и три дня не ел.

– Капитан, как же согласовать это с вашим заявлением? – повернулся к Глебу крымский капитан.

– Как хотите, так и согласовывайте, – глядя в сторону, сказал Глеб.